Да, это просто невероятно, думал Люциуш. Радость постановки диагноза, упоение учебой – ничто не могло его подготовить к этому. Ему хотелось, чтобы это увидел не только Фейерман, но и Циммер, и Гриперкандль, и ректор, и даже его собственная мать. Смотри, сказал бы он ей. Не такой врач, говоришь? Вот каким врачом я буду. И отец тоже понял бы величие открытия. Да, он чувствовал присутствие старого отставного майора в начищенных сапогах, как будто он стоит рядом с ним в церковном дворе, как стояли они однажды в коридоре среди зеркал, с великолепными страусовыми перьями за спиной.
А я когда-то готов был удовлетвориться ролью хирурга-цирюльника, костоправа, пилильщика костей.
Они дали ему бумагу и карандаш и попросили нарисовать что-нибудь. Медленно, подстегиваемый их одобрением, а иногда вероналом, он начал рисовать какие-то очертания, фрагменты пейзажей, лица. Он рисовал с усилием, морщился от усердия, облизывал губы в яростной сосредоточенности. К тому времени одутловатость, делавшая его лицо похожим на яблоко, сошла, оставив лишь тончайшие кракелюры красных сосудов на носу и щеках и слегка припухшие глаза. А он ведь красавец, подумал Люциуш. В сиянии его кожи, в нежно-лиловых кругах под глазами было что-то почти неземное, и Люциуш вновь ощутил укол ревности, глядя, как Маргарета бреет пациенту щеки, расчесывает волнистые волосы, одевает его в чистую камуфляжную форму, оставшуюся от какого-то солдата.
Постепенно в рисунках все чаще стали появляться Лемновицы, словно Хорват создавал альбом на память – возможно, единственный, какой знала деревня, ведь сюда никогда не добиралась фотокамера. Церковь. Солдаты, играющие в футбол. Солдат на соседней постели. Портрет Маргареты – в три четверти, отдельно наброски ее глаз, губ, рук. Высокая нависающая фигура в шинели – пан доктор, сказала Маргарета, хотя черты были не прорисованы. И потом снова: летательные аппараты, портреты таинственных детей, безглазые драконы, ползущие здесь и там по страницам.
– Кто эти существа? – спросила Маргарета Хорвата однажды, на исходе второй недели выздоровления.
Но Люциуш пригляделся поближе и вдруг понял.
Длинные тонкие тела с гривами и безглазыми головами. Странные символы на груди. Это не гривы, а жабры. Не драконы. Не на груди, а внутри. Сердца.
– Grottenolm, – сказал Люциуш.
Хорват поднял голову, и его темные глаза встретились с глазами Люциуша.
– Как-как, пан доктор? – переспросила Маргарета.
