– Тише, тише, – сказал Люциуш. – Вы в безопасности. Вы в госпитале. Все будет хорошо.
Все тот же взгляд.
– Госпиталь, – повторил Люциуш по-немецки. А потом по-польски, по-венгерски, по-чешски. Он мог бы продолжать. Эти слова были теперь привычны ему на множестве языков. Доктор, госпиталь, хорошо, тише.
– Надо его высушить и согреть, – сказал он, оглянувшись на Маргарету.
Она опустилась на колени, стала гладить солдата по волосам. На этот раз он не отстранился. Веки у него набрякли, щеки покраснели от холода, легкая припухлость делала его немного похожим на херувима. Мягкая борода покрывала щеки, дорожка грязи, напоминающая крыло, тянулась с одной стороны переносицы. Маргарета бережно очистила от еловых иголок его брови и ресницы, стерла грязь со лба. Она бросила взгляд на Люциуша, давая понять, что он теперь может дотронуться до больного. Он тоже опустился на колени, показал солдату пустые ладони, прежде чем начать пальпировать шею и голову. Он пытался ощупать и спину, но тачка была слишком тесной.
– Осторожнее.
Жмудовский тоже подошел поближе. Они опасались, что у солдата поврежден позвоночник, и постарались поднять его снизу, но борта тачки были расположены под углом, и она сужалась книзу, как гроб, так что они не могли подсунуть под него руки. Однако это не имело значения. Он так сжался в комок, что его можно было ухватить за сцепленные руки.
Они уложили больного на носилки; поза его не изменилась.
– Вот так, – сказала Маргарета ободряюще, хотя он не издал ни звука. Она снова погладила его по волосам и тихо добавила по-польски: – Вы замерзли, ваша одежда промокла. Мы сейчас проверим, есть ли вши, переоденем вас во все чистое. Ничего плохого не случится. Вы в безопасности.
Звук ее голоса, казалось, успокоил его, хотя было неясно, понял ли он хоть слово.
Она снова взглянула на Люциуша, показывая, что можно начинать.
Медленно они стали снимать с него одежду, сначала шинель, тяжелую, начиненную какими-то бумагами. Потом второй, более тонкий макинтош, два свитера, одеяло, два слоя тонкого нижнего белья. Человек под этими слоями одежды оказался влажным и бледным, как мякоть ореха. Руки, розовые от обморожения, распухли, казалось, что на них надеты перчатки.
Жмудовский отнес ворох одежды на дезинфекцию, Крайняк подошел с крезолом и принялся его распылять. Несколько минут больной оставался обнаженным, пока Маргарета искала на его коже следы вшей, пальцы ее двигались быстро, не делая никаких скидок на девичью скромность. Она обтерла его, укутала в одеяло; его тело по-прежнему было свернуто в клубок.
