Люциуш не понял еще, что происходит, когда внезапно в его сознании образовалась пустота. Он знал, где он, помнил обстоятельства прибытия, помнил, как его зовут, – да, это тоже следовало проверить, – но, глядя на эту площадку, он словно бы глядел на карту с белым пятном. Как будто простые детали повседневной жизни – звуки, смысл детской пантомимы, законы, по которым эти люди отбрасывают тени, – вдруг ускользнули от него. Даже плакат над раскопанной площадкой, который до этого он умудрился не заметить, казалось, состоял из слов, лишенных всякого смысла:
«ФРОНТ» В ВЕНЕ:
ПОСЕТИТЕ ОКОПЫ В НАТУРАЛЬНУЮ ВЕЛИЧИНУ!
ХРАБРОСТЬ, ЧЕСТЬ, ПОДВИГ!
Они из камня, подумал он, глядя на учителя, на детей. Просто лед и камень, и под ними ничего; и на кратчайшее мгновение он не сомневался, что представший перед ним мир состоит только из пустоты и неясных фигур, пронизанных серебристым светом.
Пропела свистулька.
– Довольно!
Его захлестнули звуки: грохот виадука, свист паровоза, взрывы хохота, ветер. Топот шагов: дети выкарабкивались из игрушечных окопов, слезали с игрушечных укреплений, мертвая девочка вставала и отряхивала снег с темно-серого пальто.
Люциуш был ошеломлен и теперь думал только о том, как поскорее добраться домой. Лишь бы не видеть еще одного безногого солдата, еще одного ребенка, что притворяется убитым.
В канале под мостом трескался лед; он прошел во Внутренний город, двинулся вдоль узких и опустевших улочек возле Фляйшмаркта, где они с Фейерманом когда-то покупали халву у греческих торговцев. В конце переулка из теней выступила женщина, распахнула тяжелую солдатскую шинель, открывая поношенное кружевное белье. Он опустил голову и поспешил к широкой улице, к прохожим. В сумерках одинокие фигуры двигались вдоль заколоченных витрин. Он увидел очередь, вьющуюся по улице и заворачивающую в переулок, а потом, под тенью Святого Стефана, – другую очередь, растянувшуюся почти до центра площади.
Все стояли очень смирно. На мгновение он подумал, что у него снова приступ. Он не знал, что они делают, но боялся, что если спросить – примут за чужака, и поэтому шел дальше. На собор он тоже не поднял взгляд; как и весь город, он пугал теперь одним своим размахом, в шпиле легко поместилась бы вся лемновицкая церковь.
До Кранахгассе, 14 он добрался, когда уже стемнело. На звонок ответила горничная, незнакомая женщина с высоким накрахмаленным воротником и белым чепчиком на каштановых кудрях, взглянувшая на него с немым вопросом.
