Но она горела в жару. Пусть лучше Жмудовский, верный муж, филателист, почтенный отец семейства. Люциуш стоял за дверью и наблюдал за воробьями, слышал плеск воды, шорох губки.
Третий день: жар спал. Рана выглядела лучше, меньше гноилась, красноты стало меньше. Он воспрянул духом, но через два часа потрогал ее лоб и сердце его замерло. Ртуть дошла до высшего предела. Все еще хуже, чем раньше, подумал он, – инфекция внутри, невидимая, как проклятье ведьмы.
Ночью ему снился эликсир, волшебные, благословенные пилюли, которые могли изгнать бациллу из ее крови. Она застонала, он проснулся. Так жарко! Он сменил постельное белье. Так холодно! Она дрожала.
А если она умрет, думал он, если ее тело в конце концов отдаст весь свой жар? Он представил, как встает утром, а мир лежит в руинах, земля сошла с курса, полушария разлетаются на куски. Он понимал теперь, как можно отдать за кого-то жизнь, – это не милосердие; просто оставаться – пытка.
Но она не умерла. На утро седьмого дня температура снова упала. Она лежала, словно омытая схлынувшей волной, открытый глаз сверкал. Голова влажная, щеки красные, кожа в мурашках.
– Какой сегодня день?
Честно говоря, он не знал.
К вечеру она смеялась, хотела есть, хотела встать. Смотрите, отек спал, можно даже открыть глаз, чуть-чуть. Она видит!
Он не оставлял ее. Продолжал нести караул. Но что-то изменилось. Что-то главное вернулось.
Перед сном она поела, попила, сама помылась. Но потом, ночью, он – конечно! – услышал, как она ворочается. Ночь стояла безлунная, в комнате было темно. Со своей постели на полу он окликнул ее. Она не ответила. Он подождал, потом поднялся. Он смотрел на нее в нерешительности – ему не хотелось ее будить, но он с ужасом думал: вдруг опять жар? В конце концов он слегка прикоснулся пальцами к ее лбу, но лоб был прохладным. Еще мгновение он стоял над ней, позволил себе окинуть взглядом очертания ее спящего тела. Потом лег обратно.
Позже его снова разбудило какое-то движение. Маргарета? Он сел на своем тюфяке. Снова раздалось шуршание, а потом ее силуэт над ним. Прежде чем он что-то сообразил, она легла с ним рядом. Он колебался, он не понимал. Еще шуршание в темноте. Ее рука, его волосы, его шея, его лицо, его губы, ее губы.
– Маргарета.
– Люциуш.
Не «пан доктор». Люциуш. Ее горячее дыхание у его губ.
Она прижалась ртом к его рту. Ее щека остро, восхитительно пахла карболкой.
На мгновенье они замерли. Снаружи стрекотали сверчки. Потом она прижалась к нему более требовательно, нетерпеливо. Вначале он сопротивлялся, он думал о ее обетах, боялся, что, уступив, подтолкнет ее к тому, о чем она пожалеет. Но сейчас она казалась другим человеком.
