Твоя душа, как тот заветный сад,
Где сходятся изысканные маски, —
Разряжены они, но грустен взгляд,
Печаль в напеве лютни, в шуме пляски.
Эрота мощь, безоблачные дни
Они поют, в минорный лад впадая,
И в счастие не веруют они,
И, песню их с лучом своим свивая,
Луна лесам и сны, и грезы шлет,
Луна печальная семье пернатой,
И рвется к ней влюбленный водомет,
Нагими мраморами тесно сжатый.
Полгода спустя свой перевод под названием «Сияние луны» напечатал Брюсов, с работой Сологуба, несомненно, знакомый:
К вам в душу заглянув, сквозь ласковые глазки,
Я увидал бы там изысканный пейзаж,
Где бродят с лютнями причудливые маски,
С маркизою Пьеро и с Коломбиной паж.
Поют они любовь и славят сладострастье,
Но на минорный лад звучит напев струны,
И, кажется, они не верят сами в счастье,
И песня их слита с сиянием луны,
С сиянием луны, печальным и прекрасным,
В котором, опьянен, им соловей поет,
И плачется струя, в томлении напрасном,
Блестящая струя, спадая в водомет.
В феврале 1922 года, готовя переработанное и дополненное издание переводов[104], Сологуб, изучивший брюсовского Верлена с карандашом в руках[105], сделал новый вариант, сохранив из прежнего всего две строки:
Твоя душа – та избранная даль,
Где маски мило пляшут бергамаску.
Причудлив их наряд, а все ж печаль,
Звуча в напеве струн, ведет их в пляску.
Амура мощь, безоблачные дни
Они поют, в минорный лад впадая,
И в счастие не веруют они,
В лучи луны романсы облекая.
И льются в тихий, грустный свет луны
Мечтанья птиц среди ветвей и взлеты
К луне светло рыдающей волны,
Меж мраморов большие водометы.
Какой из трех лучше? Не берусь судить. А еще есть переводы Шенгели (начало 1940-х), Анатолия Гелескула (конец 1960-х), Игоря Булатовского (конец 1990-х). Найдите, сравните – и попробуйте решить сами.
2
Позднейший образ бомжеватого бродяги заслонил от нас Верлена 1860-х годов, ведшего хоть и не добропорядочную, но вполне буржуазную жизнь. Днем – необременительная служба в столичной мэрии, вечером – богемные удовольствия. «Частые отлучки Верлена на всю ночь, его возвращения домой в нетрезвом виде приводили в отчаяние его мать, с которой он жил на одной квартире. <…> “Ты опять пьян, Поль!” – восклицала она, всплескивая руками». Всё было ужаснее, чем писал Брюсов, и творилось это постоянно. Птифис привел свидетельство гостившей у Верленов знакомой: «В пять утра он явился домой пьяный, выхватил из отцовской коллекции оружия саблю, кинжал и огромный охотничий нож и закричал, что сейчас убьет мать! <…> Он вопил, как сумасшедший: “Дайте мне денег!”».
