Все перечисленное коротышка ловко собрал, увязал в узел, завернул его в шубу и, держа, как ребенка, перед грудью, вышел из каземата.
Трусов впервые за все это время поглядел в глаза Кущину. Слепо цедил свет фонарь, вставленный в каменную нишу, в каземате был полумрак, и Кущин не разглядел лица штабс-капитана.
— Вы меня не узнали, Алексей Николаевич? — едва слышным шепотом спросил Трусов.
— Нет, — тоже шепотом признался Кущин.
— Первой батареи второго орудия наводящий... Из унтеров произведенный в офицерское звание после битвы под Малым Ярославцем. Трусов я.
— Трусов, тот, что... — Кущин уже вспомнил и потянулся к нему, желая обнять, но Трусов, сторожась каждого движения, попятился, выставив запрещающе руки и шепнув:
— Ротный наш тут... Граббе-Горский, — и стремительно исчез в дверном проеме.
Дверь захлопнулась, я в каземат натекла густая тишина. Кущин словно бы слышал, как она, паточно-тяжелая, наполняет все вокруг, обволакивая его, засасывает, будто трясина, сдавливает грудь, подбирается к горлу и вот-вот захлестнет с головой.
— Послушайте! — выкрикнул он, подбегая к двери, пытаясь рукой отодвинуть холщовую занавеску на смотровом окошке.
Голос, растворившись в тишине, увяз в камне.
— Послушайте...
Кто-то с той стороны отвел занавеску, и подле своих глаз Кущин увидел что-то такое, что в первое мгновение озадачило, а потом и напугало.
Два стекловидных тела, два полушария в мелкой щетинке волос мерцали там, за дверью. Он ни у кого за всю свою жизнь не видел таких глаз и, силясь разбудить в них что-то живое, прошептал:
— Послушайте...
Занавеска опустилась, и Кущин ощутил, как леденеет его лицо и останавливается сердце.
Ясное сознание, что он сейчас, вот в это же мгновение сойдет с ума, обволокло страхом. Взяв себя в руки, он попробовал контролировать каждое действие, каждую мысль — и находил их ненормальными…
17. Сегодня, как часто бывает со мной, снял с полки «Тихий Дон», открыл книгу и стал читать.
Привычная даль за окном, ограниченная грядой черного леса, белые стволы берез на старых межевых делянах, темные от осенних дождей избы деревни — все это привычное и близкое потеряло четкие очертания, исчезло, уступив место совсем иному пейзажу. И я, помимо своего желания, жил не в своем привычном, но совсем в другом, тоже реальном мире, пронзенным Вечным Светом.
Вот этот свет, как бы исходящий из самой земли, делающий все происходящее в том мире четким и до мельчайшей меты ясным, я не просто ощущаю, но осязаю, стоит только открыть книгу.
