На следующий день после обеда Глеб поговорил о чем-то с бородачом-киевлянином, с гигантом в штормовке, с некоторыми мальчишками из техникума, и те вдруг принялись смазывать лыжи...
Что-то затевалось.
Оля подошла поближе к Глебу, который разговаривал в это время с руководителем одесситов.
— В седловину? — переспросил одессит Глеба. — А не боишься? Недавно там попали в переплет. Пришлось, говорят, посылать спасательный отряд да откапывать...
«Глеб идет куда-то в опасное место! — сообразила Оля. — А обо мне и разговора быть не может. Конечно, Шибанов, Трублин, Денисов спортсмены...»
— А я? — улучив минуту, спросила она Глеба, проверяющего лыжные крепления.
— Оля, какой разговор? — И даже глаз не поднял.
— Да у меня, если хотите, второй разряд!.. — отважно соврала Оля.
— По шашкам, девушка? — насмешливо сощурился киевлянин, натягивая гетры.
Оля обидчиво надулась. Сборная группа между тем была почти готова. Из своего угла на нарах Оле было видно, как Мурашкин, диковато и ликующе вскрикнув, стал лихорадочно обряжаться.
«Ну уж если Мурашик!..»
Не раздумывая больше ни о чем, Оля мигом снарядилась и под ироническими взглядами провожающих пристроилась в хвосте у парней, крепящих лыжи. Заметив ее, Глеб нахмурился и тотчас же подошел; глаза его смотрели строго. И тут она снизу вверх так поглядела в эти строгие глаза, так поглядела!..
— Застегнись хоть, — вовсе не сердито сказал он и вернулся в голову колонны.
Двинулись.
Проходя мимо красавицы псковитянки, Оля как можно победоноснее вскинула голову — это тебе не песенки напевать!..
Полузанесенная, видимо, давнишняя чья-то лыжня вела вверх по ручью. Ручей загроможден упавшими поперек течения, рухнувшими от старости или подмытыми водой деревьями. На этих завалах, на каждом стволе и на каждой ветке — причудливые наносы пушистого снега. Камни тоже в снеговых шапках. Черная вода негромко позванивает, пробирается между белыми шарами, между заснеженными камнями и корягами.
А над лесом в чистом небе стыла Говерла, пирамида с четкими, зазубренными гранями. Где-то там, за перевалом, на западе, было еще солнце, оно освещало одну половину пика, и эта половина была снежно-розовой, на другой же половине поселился черно-синий сумрак.
Когда лес кончился, восходители оказались на большой заснеженной поляне, слева громоздилась островерхая Говерла, справа — пятнистый снежно-каменный Петрос. Ну а прямо открывался путь на седловину, на перевал, но какой это был путь!.. Оле было страшно смотреть — такая крутизна... За два дня непрерывного подъема к приюту Оля научилась на каком-то, наверное, третьем дыхании дотягивать до привалов. Но там был пологий подъем, местами его даже и не чувствовалось, а здесь...
