— Вы чьи, ребята, будете?
— Да из большой-большой деревни, из Москвы.
— Парни, вы куда дальше-то думаете?
— Думаем на Усть-Чорну.
— Это где же, за хребтом?
Глеб с бородачом из группы киевлян уединились в сторонке и предались воспоминаниям: встречались, оказывается, когда-то в Саянах.
А гигант в штормовке и с трубкой в зубах гудит на весь приют:
— Товарищи, никто мой носок на заварку не брал? Пестрый такой...
Девушка-блондинка, рослая, зеленоглазая, в белом свитере, учится наводить фотоаппарат на резкость и сердится:
— Слава, ну сиди же смирно! Я же по твоему носу навожу...
А там уже готова тушенка, и парни-повара, раскрасневшись у печки, пробуют варево и закатывают глаза от вкусноты, а скорее — от самовосхваления.
— Стоит после этого жить! — ворчит гигант с трубкой во рту. — Носок куда-то сгинул... пестрый такой был.
И это потрескивание дров в печурке, этот блаженный уют! Ноги вытянуты на мягком спальнике, усталые мускулы расслаблены и наполняются новой энергией...
Росу голубую склевала синица,
Над Южным болотом дымится рассвет...
Только что поужинала группа псковитян, а среди них была голосистая черноволосая девушка в красной куртке. Псковитяне вповалку улеглись вокруг девушки, образовали хор; две гитары задавали ритм, и девушка пела:
Мы снова уходим, и снова Синильга
Березовой веточкой машет нам вслед...
Она пела весь вечер и столько знала песен, что ни разу не повторилась. Постепенно смолкли разговоры, приют затих.
Блестел закат, как сталь клинка,
Свою добычу смерть считала;
Бой будет завтра, а пока
Взвод прорывался в облака
И уходил по перевалу...
Все парни смотрели на псковитянку, и Глеб тоже смотрел...
На братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают...
«Гляди-ка, распелась...» — ревниво думала Оля.
В суету городов и в потоки машин
Возвращаемся мы: просто некуда деться;
И спускаемся мы с покоренных вершин,
Оставляя в горах свое сердце...
«Не смотри, не смотри на нее, пожалуйста...»
А певунья не унималась:
Я много в жизни потерял
Из-за того, что ростом мал...
«Вот-вот, это уж обо мне прямо... Специально она, что ли?.. Господи, да когда это кончится?..»
Так она, Оля, мучилась, так ревновала, так не хотела, чтобы у него блестели глаза, и смотрел бы он в угол, освещенный свечой и забитый горластыми псковитянами... Было стыдно своей зависти, своей злости, но ничего с собою поделать она не могла и чувствовала себя несчастнейшим, глупейшим на земле человеком...
