— Ну что ты, Оля... — в замешательстве начал было он, а при следующей вспышке увидел, что она изо всех сил старается не заплакать, кусает губы.
Тогда он нашел в темноте ее руки и стал гладить и все говорил: «Ну что ты...», «Ну что ты...» Дрожь понемногу проходила, руки становились теплыми, расслаблялись.
— Как хорошо, — шептала она, — господи, до чего же хорошо... И что из того, что ничего не может быть? Что из того? Вот хоть секундочку, чтоб хорошо... а потом... я буду вспоминать. Всю жизнь буду помнить и... любить вас... только вас, только вас...
Конечно же, и у Глеба слегка кружилась голова. Ночь, гроза, одни в палатке, да еще такое говорит!.. Да и руки у нее такие маленькие и покорные... Удивление, радость, жалость — все в нем смешалось, каша кашей, метель!.. Одно только было яснее ясного — пришла, любит... И он ласково утешал ее, завладев ее руками и усевшись напротив колени в колени.
— О-ля! — вдруг послышалось совсем рядом с палаткой, и зашуршала трава под чьими-то шагами.
Оля вздрогнула.
«Ищут, — как бы очнувшись, подумал Глеб. — Они ее потеряли и теперь ищут...» — с досадой подумал он.
— Я пойду... — одними губами проговорила она.
«Да ну их...» — хотел было сказать он.
— О-ля-а! — уже хором кричали неподалеку.
Оля решительно поднялась, прошелестели брезентовые полы, и в палатке стало пусто.
Лихорадочно отыскав спички и сигареты, Глеб закурил.
«Какие бдительные!..»› — злился он на Олиных подружек.
«Совсем еще ребенок...» — думал он об Оле.
«Ну не скажи, — возражал он самому себе. — Вполне нормальная взрослая девушка...» «Зачем отпустил?» — ударял он кулаком по одеялу.
«Рехнулся!..» — урезонивал он себя.
«Нет, она славная. Такая за тобой пойдет в огонь и в воду...»
Так он курил сигарету за сигаретой, еще и еще раз мысленно переживал только что случившееся. Однако постепенно возбуждение улеглось, он вспомнил свою студенческую, бестолковую и несчастную любовь, и ему стало грустно и одиноко. И уснул он под утро с невеселой мыслью: «А способен ли я вообще кого-нибудь полюбить?.. Не сгорело ли во мне тогда все, что было отпущено на целую жизнь?..»
Прошло полтора года. Олечка Астанина готовилась к защите дипломного проекта. Был первый час ночи. Закончив расчеты, Оля отодвинула в сторонку учебники, послушала ровное дыхание матери за занавеской и повернула настольную лампу так, чтобы свет падал на большую еловую ветку, что висит в простенке между окон.
Стены сквозь ветку не видно, до того густо наветвились лапки-отростки. А в иглистой зелени светятся продолговатые чешуйчатые шишки. Оля насчитала более двадцати шишек, сбилась со счета и тихонько засмеялась: ей радостно было не верить, что такое может быть на самом деле, такая щедрость; ведь всего-то одна ветка...
