Как-то смастерили они себе такой лук, стрел наделали из сухого камыша, которым был забран хозяйский хлев; наконечников Глеб наклепал из ржавой жести. Таська держала фанеру, на которой углем был нарисован зверь, скорее всего леопард. Глеб прицелился, опустил тетиву, стрела вместо усатой кошачьей морды вонзилась Таське в ногу. И не будь Таська влюблена в своего квартиранта, реву было бы на всю улицу. Однако Таська даже не пикнула, только сморщилась и молча вытащила ржавый наконечник из икры. Оттуда тотчас же потекла кровь.
— Давай завяжем, — предложил помертвевший от страха стрелок.
Ногу завязали тряпицей, но на следующий день нога распухла, все выяснилось; Подоксениха, дождавшись, когда мать придет с работы, устроила скандал.
— Убирайтесь! — кричала она. — Угробили мне девку!
Мать взяла льняное полотенце, медленно скрутила его в виде толстой веревки, и веревка эта обрушилась на место, самим богом предназначенное для ученья...
На новую квартиру переезжали, когда нога у Таськи стала подживать и когда выпал первый осенний снежок. Сложили на сани весь свой скарб, конюх из промкомбината, где работала мать, скомандовал: «Но-о, каурая, но!» — и при этом хлестнул по лошадке кнутом. Прощай, Таська, прощай, первая любовь...
Поселились у одинокой старушки Решеткиной. И все бы хорошо: и хозяйка попалась добрая, и в домике у нее чисто и уютно, да только дрова у старухи кончились. Вот и пришлось Глебу каждый день одеваться потеплее, брать старое ведришко и отправляться на станцию. Там, на путях возле вагонов и паровозов, всегда валялись комочки угля. Комочек по комочку Глеб и набирал полное ведерко. А это означало, что целые сутки в домике Решетчихи будет тепло.
Нередко на путях встречались Глебу «паханы», и среди них Мыло.
— Дура ты, Аршин! — скрипел Мыло. — Пошли с нами. Нагребем в депо — и по домам. — При этом он потряхивал мешком, из которого сыпалась угольная крошка.
Возле депо и вправду угля было навалом, это Глеб знал. Но он также хорошо знал, что брать уголь там — значит воровать. Здесь, на путях, уголь как бы ничейный, это просто мусор, никто за него ни слова. А там... И, как ни жег мороз, как ни насмехался над ним Мыло, Глеб устоял.
Иногда попадался хороший дяденька на паровозе. Увидев странное, закутанное в пестрое тряпье существо с ведром, он вроде бы нечаянно спихивал с тендера глыбу побольше.
— Бери, бери, дуралей, — тихонько советовал он, заметив нерешительность Глеба.
