Со станции Глеб возвращался промерзшим до костей; забирался на печку и готовил уроки или читал про пиратов, которые на далеком таинственном острове ищут клад капитана Флинта...
Долгая и холодная зима сменилась наконец дружной весной. Глеб хлюпал по снежной жиже в стареньких подшитых пимишках; за ночь пимы не просыхали, и совать в них ноги утром было противно.
Жалостливая Решетчиха порылась однажды в ларе, где у нее хранился разный хлам, и достала дамские калоши, забытые врачихой, которая некогда здесь квартировала.
— Носи, — сказала хозяйка, — все ногам-то сухо будет.
Совместными усилиями натолкали они тряпок в калоши, и стал Глеб бегать в школу на высоком каблуке. Только вот тряпки вскоре утрамбовались, и каблуки постоянно морщились, делались гармошкой. Да это бы еще полбеды, беда заключалась в том, что парнишки принялись дразнить Глеба за его высокий каблук «городской мадамой». Не драться же с ними! И он наотрез отказался надевать калоши.
Тогда хозяйка пообещала и Глебу и матери, что попросит соседа Никитыча сшить Глебу сапоги.
Настоящие сапоги!.. Глеб приходил из школы и — скорей, скорей — к Никитычу. Седенький, постоянно кашляющий старичок долго и упорно шил Глебу эти сапоги. В ларе у Решетчихи нашлись голенища, переда же Никитыч нашел у себя. Один перед, правда, оказался рваным, и пришлось сразу же наложить на него «союзку», как выразился дед.
Глеб садился рядом с Никитычем и смотрел. Никитыч же (на коленях холстинка, во рту гвоздики, сапог надет на «лапу» голенищем вниз) брал изо рта мокрые гвоздики и, покряхтывая, покашливая, стучал молоточком: тук-тук-тук!
— Сапожники мы с тобой, Глебша! — подмигивал он Глебу.
— Сапожники... — Глеб изнывал от нетерпения.
А Никитыч все постукивал молоточком да постукивал, подрезал что-то, подшивал, примерял; из деревянных чурочек делал шпильки; варом натирал длинные дратвы и время от времени напевал:
— Загудят провода-а-а...
Но тут его одолевал кашель, и за все те дни, что Глеб провел около Никитыча, дальше этого «загудят провода» старик ни разу и не спел.
Наконец они на ногах!
И Глеб бежит домой — показать. А по дороге как не залезть в сугроб, что остался еще у забора! Или в грязь на середине улицы. Как не поглядеть на отпечатки новеньких сапог! Правда, сапоги получились почему-то разные, левый был заметно больше правого. К тому же левый вышел остроносым, а правый (с заплатой-союзкой) был явно тупоносый. И следы они оставляли тоже разные, потому что левый имел подошву из рубцеватой резины, а правый — из гладкой.
