На склоне к Капш озеру есть грядки гигантского борщовника, сажали школьники, когда была школа, на опытном участке; борщовник — кормовая культура, идет на силос.
На бревнах неподалеку от спуска к тому месту, где когда-то был паром, сидят две бабы и мужик чухарского вида (чухарями звали вепсов), то есть несколько более дикого, чем вид нечухарский. Впрочем, бывает всяко...
Луна, совершенно полная, восходит на востоке, запуталась в черемухе...
И вот о чем разговор; почему в магазине нет ничего?
— А денег некуда девать. Мы работали за палочки. А хлеб пекли... Муку отпускали по норме. А сейчас?! Сколько муки, сколько чего? В хлебе одни дырки, сырой. И никто не контролирует. А зарабатывают по триста рублей. Это куда же? По триста рублей! Вот никто и не работает. День прошел абы как — и ножки на лавку! Это за триста-то рублей. И пенсии какие! А то еще льготы!
Сколько я слышу — вот на таких несанкционированных сходках двух или нескольких русских людей (или вепсов), в избах, поездах, очередях: льготы немногих засели в печенках у большинства, безльготных. У Глеба Горбовского есть на эту тему стихотворение «Третьи»:
Участникам войны — почет и ордена,
смерть и бессмертье, а на долю третьих
(в борьбе сторон есть третья сторона),
на долю третьих —
лишь ухмылка смерти.
А если жизнь, то чаще без отца,
без дома, без любви,
с душою инвалида...
Участникам войны,
тем, кто глотнул свинца,
и тем, кто не глотнул, —
и слава, и эгида.
Жить под эгидой подвига — одно,
жить под опекой ужаса — другое.
Участникам войны завидовать грешно...
А третьи...
Вот ведь дело-то какое...
Общественного продукта не хватает, чтобы каждому по силенкам, без льгот. Продукт не произведен — вот ведь дело-то какое.
Утром я сошелся с пекарем Михаилом Осиповичем, на почте, пекарь отправлял куда-то большой денежный перевод. Мне давно хотелось написать очерк (поэму в прозе) о сельском пекаре в Корбеничах, кормящем меня хлебом. Пекарь мне представлялся женственным, похож им на абрамовскую Пелагею, токошеим, разговорчивым, с чем-нибудь таким в душе, поющим, как жаворонок. Но корбеничский пекарь, чухарь Михаил Осипович представлял собою экземпляр заплывший, без шеи, с толстыми щеками, не допускающими к себе глазами. После я зашел в пекарню, купил у пекаря четыре буханки хлеба — теплого, утренней выпечки. Но пекарь был совершенно не похож на созданного моим воображением — начитанного (мне хотелось, чтобы пекарь в Корбеничах был начитан мною, моими сочинениями), чувствительного интеллигента... Скорее он походил на богатого финна, из тех, что приезжаю т к нам на руины своих бывших владений, прикидывают в уме, что могло бы быть, что вышло. Я ни о чем не спросил у корбеничского пекаря, хотя по-прежнем у люблю его как кормильца.
