Луна выпуталась из куста черемухи, взошла...
Ну вот... Корбеничи невозможны без Жихарева, как невозможны Нюрговичи без... Горышина. Впрочем, возможны, возможны....
Вот я иду по улице Корбеничей. Сзади меня догоняет сильно поддатый парень. Я не замедляю шага, чувствую спиной: парень спешит, но его заносит на ту и эту сторону. Никогда не знаешь, чем тебя приласкает пьяный, котором у ты вдруг понадобился, может, и ножичком... Догнал, смотрит мокрыми, озерными, чухарскими, невинными глазами:
— Вы писатель Горышин.
— Да, это я.
— Я вас узнал.
— Спасибо.
Больше парню сказать решительно нечего. И некуда спешить. Он не знает, что с собою поделать. Заворачивает к магазину.
Дети мужеска пола, один великовозрастный, катают по улице села Корбеничи колесики, с полным воодушевлением. Девочки шпыняют босыми ногами мячик. Активны собаки; среди них выделяется черный, лохматый, не то сенбернар, не то ньюфаундленд и еще — маленькая, беленькая, с ушами, как листья фикуса...
Владимир Ильич Жихарев вышел из санатория с принудрежимом, оздоровительного учреждения с обязательной трудотерапией — не помню, как оно называется... Три месяца лечат от алкоголизма — добровольно-принудительно.
Володя доволен лечением, чуть-чуть встревожен, удивлен, многое для него внове, например, сам для себя: трезвый как стеклышко.
Жихарев привез мотор к лодке, но не знает, как подсоединить бобину. Идет по улице, спрашивает у каждого встречного:
— Слушай, как бобину подсоединять: один провод к генератору, другой на массу, да?
Отвечают по-разному, один говорит на массу, другой еще куда-то.
Жихарев и у меня спрашивает про бобину. Отвечаю ему уклончиво:
— Это надо спросить у специалиста.
В доме у Жихарева, то есть на базе отдыха Тихвинского химзавода, где он комендантом, по совместительству сторожем, есть радио, электроплитка, телевизор, большой кипятильник. Мы пьем чай. С хлебом. Жихарев налил в блюдечко постного масла; макаем хлеб в масло; сахара вволю. Курим папиросы Жихарева «Беломорканал», которых нет в продаже, Жихарев привез из Тихвина.
Владимир Ильич Жихарев спускает штаны, показывает мне то место на оборотной стороне его существа, куда ему вживлена, то есть вшита в живую ткань, ампула «эспераль». Я объясняю Жихареву, что «эспераль» по-французски надежда.
— Тебе вшили в ж... надежду. Теперь надейся на свою волю. Примешь каплю — и откинешь копыта.
— Высоцкому тоже вшивали, — с гордостью сообщает Жихарев. — К Люське могли бы пойти, Люська бы картош ку сварила, — говорит он просто так, из вежливости, прекрасно зная, что Люська картошки не сварит.
