— Мы за Волей, как за каменной стеной, — сказал У.
В этом комплименте два смысла: каменная стена суть высокая ограда, за которой безопасно. Но из-за этой каменной стены без ведома и согласия Воли не очень-то улепетнешь на волюшку-вольную.
Глаза у Воли живые, глядят и видят. И уши слышат. Говорит она на партдиалекте: «Надо задействовать это решение», «где-то в районе конца января», «мы будем выходить на Григория Васильевича»...
Когда я был молодым, еврейский вопрос меня никоим образом не касался, его как бы не было в природе. Я изучал гениальный труд товарища Сталина «Марксизм и национальный вопрос», где, со сталинской стальной логикой, было объяснено: евреев как нации не существует. Нации надо иметь ряд обязательных общностей: территории, экономических связей, культуры, языка и добавочно, в последнюю очередь, психического склада. Иначе не нация, а конгломерат. Рассеянные по всему белу свету евреи, согласно учению товарища Сталина, никак не тянут на нацию.
В университете в одной со мной группе учились Арнштам и Балцвиник; их еврейство воспринималось нами как некое чудачество, прозвище для подтрунивания. Особенность психического склада Арнштама и Балцвиника ровно ничего не значила для нас, поскольку Арнштам и Балцвиник утратили территориальную, экономическую, культурную, языковую общность с другими евреями, обрели общность с нами, русскими, стали наши. В группе были еще эстонец, азербайджанец, украинка, белорус, болгарин — тоже наши, но с акцентами в речи; Арнштам с Балцвиником говорили, как мы. Наш «антисемитизм» проявлялся разве что в юморе.
Однажды преподаватель военного дела подполковник Черномыз при перекличке обозвал Балцвиника Полувеником, так и сказал: «Студент Полувеник»... Разве же это не смешно?
Еврейского вопроса в нашей молодости не было, поскольку изучаемый нами научный коммунизм не давал евреям права на нацию; познания на бытовом уровне почитались пережитком для шептунов. Когда же евреи, при содействии Советского Союза, создали собственное государство Израиль, то и сделались нацией — наконец-то! у них появились все общности, им стало можно уехать в свое отечество на еврейскую прародину — ну, не сразу, не всем... Можно и не ехать, живя в Стране Советов, сказать про себя: я — еврей. Или лучше: мы — евреи! Страной Советов для чего-то обозвал Россию наш великий Алексей Максимович Горький.
Однажды в Москве я зашел в редакцию журнала «Юность», открыл дверь одного из кабинетов, в кабинете сидели лица одного... этнического типа (психического склада). Прочитав некоторую оторопелость на моем русском лице, один из них представился: «Да, мы — евреи!»
