Поглядел он на мое оформление:
«Врешь ведь, Прохор».
Я в вираж:
«А говорил: друг...»
Видно, совесть в нем заговорила...
В дверях избы появился полковник, следом за ним — врач.
— Дома? — весело спросил полковник.
— А как же иначе, — сказал Прохор.
— Я все-таки не могу его тут оставить, — заявил врач.
— Ну-ну, — сказал полковник, и глаза его сузились, — какой смысл увозить летчика из части? Потом ни он нас ни мы его не найдем.
— Закон остается законом, — настаивал врач: — не имею я права оставлять в таких условиях тяжело раненного.
— Это кто тяжело раненный? — Прохор поднялся на койке. — Кто, я спрашиваю?
Чтобы не волновать его, мы вышли из избы. Врач настаивал на своем. Единственное, чего добился полковник, — Прохор будет эвакуирован в госпиталь, ближайший к нынешнему расположению нашей части, чтобы оставаться у нас на глазах.
В тот же вечер мы заботливо уложили в санитарную машину нашего любимца, в душе уверенные, что расстаемся с ним надолго. Полковник ходил мрачный. Он знал, что в боях будет не до лазарета.
— Предали! — зло скривил губы Прохор, когда я выходил из машины. — А еще друзья...
Подпрыгивая на замерзшей грязи, автомобиль исчез за лесом.
Мы переходили на стоянку ближе к Вязьме. Сборы были короткими. Штабной эшелон уходил перед рассветом. Последние звезды тонули в сером сумраке неба. Мутная пелена снежной крупы неслась нам навстречу и с ожесточением била в ветровое стекло. Под баллонами хрустело сало дорожных луж. Проезжая село Карманово, я вспомнил, что именно здесь должен быть госпиталь, куда врач отправил Прохора. Я отыскал полусгоревшее здание больницы, превращенной в госпиталь. Холодный рассвет вливался в окна пустых и гулких палат. Ни Прохора, ни других раненых тут уже не было. Одинокий санитар объяснил мне, что госпиталь перешел на новое место. Куда именно, он не знал. Это значило, что следы Прохора утеряны. Не без раздражения захлопнув дверь, я покинул больницу и мимо неприглядных сараев, загромождавших больничный двор, направился к своей машине. У одного из покосившихся сарайчиков я услышал осторожный свист. Дверь приотворилась, и просунувшийся в щель палец таинственно поманил меня. Когда я распахнул дверцу, из-за поленницы высунулась белая чалма бинтов.
— Прохор! — крикнул я в изумлении.
— Тише, — прошипел он и приложил палец к губам.
В больничном белье, завернувшись в одеяло, он спрятался сюда, чтобы не ехать с менявшим стоянку госпиталем.
