Все шло как по расписанию. Делегаты стояли перед немецким капитаном. Прохор, разыгрывая предателя, давал фантастические сведения о расположении частей Советской Армии. Капитан слушал его недоверчиво, но наконец не вытерпел и развернул карту.
— Herr oberst! — крикнул он за перегородку. — Kommen sie mal hier! Es gibt etwas wichtiges glaube ich[2].
В дверях появился небольшой краснолицый полковник в золотых очках. Он оглядел стоящих с шапками в руках «делегатов» и молча подошел к карте:
— Nun, was noch?[3].
Прохор только что начал водить пальцем по карте, поясняя свой рассказ, как двое конвойных ввели маленького человека в изорванном пиджаке, подпоясанном тонким ремешком. Рядом с шубами офицеров и запорошенными снегом солдатскими шинелями конвоиров этот пиджак производил впечатление наивного маскарада. Но, глянув на арестованного, Прохор понял, что о маскараде не может быть и речи: лицо пленника было серо-синим от холода, зубы скалились, как у затравленного зверька. На не покрытой голове ярко горела копна рыжих волос. Прохор не сразу вспомнил, откуда знает этого человека. А вспомнив, вздрогнул: это был пианист, тот самый пианист, которого он когда-то слушал...
Офицеры заговорили между собой. Прохор прислушался:
— Вот, господин полковник, тот самый еврей, которого вчера поймали около моста. Продолжает твердить, будто он музыкант и не имеет никакого отношения к порче моста.
Полковник вскинул на пианиста тяжелый взгляд серых глаз.
— Похоже на правду, — сказал он медленно, — для такой работы нужна медвежья сила, а это какой-то... — Не договорив, он обратился к пленному: — Музыкант?
— Да.
— Сейчас проверим. Покажи, что ты умеешь. — Полковник указал на стоящую у стены старенькую фисгармонию. — Если ты действительно такой известный музыкант, как говоришь, мы тебя отпустим. Играй.
Пленный подошел было к фисгармонии, но, подняв руки, поглядел на свои синие, сведенные холодом тонкие пальцы и в бессилии уронил их.
— Seine Hande sind erfroren[4], — сказал капитан полковнику.
— Согрей руки, — коротко приказал полковник и кивком головы снизу вверх показал на лампу.
Музыкант подошел к лампе и стал греть руки. Тонкие кисти его светились насквозь, словно вылепленные из розового воска. Казалось, было, как течет в них кровь. Прохор глядел на эти руки, забыв, зачем он здесь, забыв начатый рассказ над развернутой картой. По-видимому, так же, как Прохор, забыли об этом и гитлеровцы. Их взоры тоже были прикованы к рукам пианиста.
