Отказывая матросам крейсера в праве на человеческое достоинство, Никольский не намерен считаться и с настроением команды. По его распоряжению, солдаты приводят на корабль людей, арестованных у проходной будки, и сдают их боцманмату Серову.
Боцманмат вталкивает рабочих в карцер, но не успевает сделать это незаметно для моряков.
Гремит засов, и, точно колокол громкого боя, кубрики облетает негодующий голос матроса Осипенко:
— «Аврору» превращают в пловучую тюрьму!
Серов цыкает на матроса и вдруг видит перед собой множество зажженных возмущением глаз. Побелев, он мчится в каюту Ограновича, провожаемый яростными выкриками:
— Доносчик!
— Корабль — не тюрьма! Не бывать этому!
— Мы матросы, а не тюремщики!
— Не отпу́стите — сами освободим!
Расходясь по кубрикам, моряки впервые без опаски, во всеуслышание припоминают многое, что накопила память за годы их службы в царском флоте. Разве можно забыть увечье машиниста Попова, которого избил унтер Пищальников, или историю кочегара Орловского! От удара в ухо у машиниста лопнула барабанная перепонка, а унтер отделался тем, что в течение пяти месяцев получал пониженное жалованье. Фельдфебель Тебеньков зверски избил кочегара, но покровительствовавший Тебенькову старший офицер Огранович сумел обернуть дело так, что Орловский был отдан под суд и приговорен к году тюрьмы... за «избиение» фельдфебеля!
Искать защиты у командира и старшего офицера нечего. Они оба подают пример унтерам.
Чаша терпения переполнена. Чье лицо не горит от пощечин, от горькой обиды за гнусные унижения, изобретаемые Ограновичем и его подручными! Длинен матросский счет. Время умножает его.
Шумят кубрики:
— Белышев! Где Белышев?..
С площадки средней палубы не сходит, а скатывается в машинное отделение корабельный плотник Тимофей Липатов.
Его обступают машинисты:
— Что стряслось, браток?
Липатов рассказывает о событиях наверху.
Вспыльчивый южанин Минаков изо всех сил швыряет напильник в стену:
— Хватит!
Чья-то пахнущая металлом и смазкой ладонь зажимает рот машинисту.
— Не кипятись! — отведя руку, мягко урезонивает Минакова сухощавый, совсем молодой человек, небольшого роста, в синей робе[7] и надвинутой на большие уши фуражке. — Только охрипнешь без толку.
Минаков дрожит от возбуждения.
— Белышев! Шура! — почти стонет он. — До каких пор терпеть? Что задумали господа?!
— А мы свое задумаем, — холодно отвечает Белышев.
Машинисты вплотную придвигаются к нему:
— Скажи, Шура, что делать?
