«Бовтун пусть хоть не зерном, а песком засевают! Не вмешаюсь...»
— На славу потрудился Манес из рода моего свекра, рубил он камень с душой и с умением. Для Манеса нашего камень рубить — что хлеб ножом резать...
— Едут! — вдруг заорал Варос, и все стали смотреть в сторону Мать-горы.
Машина затормозила возле склона, молодые рабочие археологов вышли, взобрались на склон, разделись до пояса, нахлобучили соломенные шляпы и — руки в брюки — вниз глядят. А со склона все это выжженное плато выглядит горнилом, поселковые дома — ровненькими упорядоченными ульями, а здание школы — времянкой пасечника. Каменное плато кажется оттуда еще более плоским, а Армянское нагорье еще более близким. И молодые люди с удовольствием глядят на горизонт в тумане, соединяющий Мать-гору с Армянским нагорьем.
«Болтают, наверно... И о чем столько говорить можно? — Нерсес отворачивается и снова смотрит на Сантро. — Боек он на язык, правда, боек... — оценил он новичка, — а из-за чего переехал?..»
«Вот уж паразиты, — Ерем презрительно глядел на молодых людей, сидевших возле кучи земли. — Их месячную работу Варос бы за день сделал... И кто у них работу принимает? Кто им деньги платит? Надо бы Варосу его разыскать и устроиться рыть ямы — по две за выходной...»
— Мы такое село, как Ачманук, из рук упустили, а эти люди какие-то новые села под землей ищут, — высказал свое мнение об археологах Сантро. — Не так я говорю, Баграт? Был на земле Ачманук, стоял на берегу реки, и нету его. Нету, братец. Теперь он лишь горсть огня, — попытался сжать беспалую ладонь, — вот тут, — и ударил ею в грудь. — А почему?
— У этих щенков и инструмент, наверно, хороший.
Варос понял по-своему намек Баграта.
— Отнять, дядя Баграт?.. Пошли, Арма?
«Хоть бы докопались они до воды», — возникло у Арма желание и тут же поглотило его всего... Вот бежит поток с Мать-горы, разветвляется вправо и влево, и журчит вода по холмам. На холмах растут ореховые деревья, вода огибает их, поит и низвергается в овраг. А весь Бовтун — зеленое море с ласковыми теплыми прибоями. В нижней части Бовтуна разбиты виноградники, а над поворотом раскинули пышные шатры крон плодовые деревья... Да, собственно, это и есть завтрашний Бовтун, таким он и должен быть. А вода, бегущая со склона Мать-горы, — это фантазия. Конечно, фантазия. А холмы за Бовтуном так и останутся серыми, выжженными, усеянными шипящим от зноя кварцем... И все-таки... неужели невозможно их озеленить?.. Может, попробовать? Посадить пока хоть одно ореховое дерево?.. Нет, лучше два, рядышком, — Арма отыскал взглядом место для ореховых деревьев, в пятнадцати — двадцати шагах от канала, над ним, на одной плоскости с Мать-горой... Вначале можно воду для поливки ведрами носить, ведь канал рядом, а потом... Ореховые деревья упорны, и разрастутся у них вширь и вглубь корни, да, большие будут корни, глубокие. А если еще за год два-три раза дожди пройдут, наберут силы деревья, и будут у них могучие кроны, которые сольются с Мать-горой, и тот, кто снизу, с дороги, ведущей в Бовтун, посмотрит на вершину Мать-горы, увидит зеленый купол. Арма посмотрел на поселок, на канал и чуть повыше, туда, где посадит он ореховые деревья, потом на Сантро: «Вот тебе и твой Ачманук». Ему показалось, что в самом деле он нашел, что ответить Сантро, и ответ этот самый точный: «Вот тебе новый Ачманук»...
