В каменной долине | страница 45
Скрипнули ворота машинно-тракторного парка, «виллис» появился на улице, вздыбив возле буфета облако пыли, и Арма отошел с дороги, прикрыв лицо руками.
Сторож закрыл за «виллисом» широкие ворота и теперь провожал машину почтительным взглядом. Машина подъехала к директору, а сторож все стоял, распрямившись настолько, насколько позволял возраст.
«Ясно, старик, ясно, — Киракосян улыбнулся. — Стоит, как невеста... Подкинем старику десятку», — и приказал шоферу:
— Поехали!
Закат. Далеко в горах перемешались облака, подобно полыхающим стогам. За Бовтуном пылала вершина Мать-горы, там густые россыпи «чертова когтя»; блестящие эти камни играют вовсю в последних лучах заходящего солнца.
Летний зной становился мягче, и заговорили молоты, перестук их доносился отовсюду — стук молота отдельно, уханье работавших отдельно.
Арма расчистил место для гура, теперь обтесывал камень.
— Посадил бы ты тут крупные красные розы, чтоб невеста твоя понюхать заходила, — тараторит жена Мирака.
Арма и невестка никогда друг с другом серьезно не разговаривают, все шутят, дразнят друг друга, и это обоим нравится.
Подходит старуха Занан, что-то бормоча себе под нос.
— Здравствуй, Арма. С утра с камнем? — интересуется она.
Потом усаживается возле невестки, берет у нее из рук малыша и серьезно так спрашивает:
— А что ж ты, молодица, двойню не родила?
— Нет в ней размаха, матушка Занан, — Арма улыбается, склонившись над камнем.
— Воздастся тебе за труды твои, Арма, — хвалит его старуха. — Душа у тебя не на привязи.
— Как то есть не на привязи, матушка Занан?
— А так бывает, когда человек зол на дело, спины своей и рук своих не жалеет... Так ведь, молодица?.. Эх, родила б ты двойню, — и к своему переходит: — В отчем роду у нас много двояшек было. Много их рождалось, все выживали, здоровехонькие были, росли себе... Один только как-то раз ногу себе сломал. Да и то по вине своего рехнувшегося деда. Когда они, двояшки-то, родились, дед еще в своем уме был. А рехнулся он, когда мальчишкам десять лет исполнилось, в ту весну. Каждый день поднимался он на гору, на самую вершину — мол, счастье раздавать буду. Так он и говорил, этот помешанный старик. И знаешь, что семье приказал? Чтоб двояшки по утрам, умывшись и причесавшись, шли к нему на гору здороваться, а потом уже спускались к дому и за стол садились. Так-то! А в те времена, знаешь, как было: слово старшего в доме закон, в своем он уме или не в своем. И что бедным двояшкам делать было — слово деда! Каждое утро лезли они на гору, да и на какую гору — высокую, каменистую! — чтоб деду «доброе утро» сказать. А старик в кулаке бомбошку зажал... Ты знаешь, что такое бомбошка? Это конфета, Арма, конфета! Так вот, в одной руке у старика конфета, в другой воробышек, един бог весть, откуда он его взял. Но был воробышек — хорошенький, тепленький, дрожащий. И каждый божий день, Арма, задавал дед своим внукам-двояшкам один вопрос: кому воробышка, а кому конфету? И все время один из двояшек хотел воробышка, а другой конфету...
