В ушах Арма зазвенело; долгий и призывный звон все разрастался, а потом невесть откуда возник напев свирели пастуха Мело...
На весенних зорях звук его свирели доносился со склона, что напротив села. А летом на закате Мело играл, уже сидя на своей крыше. Когда он помер, старуха Занан берегла его свирель как зеницу ока, так евангелие хранят, и все упрашивала: «Он для всех играл, а теперь вы сыграйте, пусть Мело послушает». Да в селе умельцев не нашлось, и положила старуха свирель возле Мело — под персты взошедшего на горы солнца.
Арма, прищурившись, смотрел на камень для гура. Потом отшвырнул сигарету, потянулся к молоту и прижал его к груди — понял, что настал момент единоборства с камнем... Настал момент единоборства... И борьба будет не на жизнь, а на смерть... Выходит, камни — его враги. Но ведь им только что, как и ему, пригрезилась в этот душный полдень широкая прохладная песня, звук свирели пастуха Мело... Значит, были они сейчас землей и семенем. Землей и семенем...
И существование камней показалось естественным, уместным. Они тут должны были быть, в самой середине его участка, и он прямо сейчас, в этот летний полдень, должен был наткнуться на эту лохань глины и камней.
Он собрал разбросанные клинья, выбрал один — он уже знал, где какой годен, — и спокойно взялся за молот.
Мышцы его ритмично и сильно сокращались; под рубахой, подобно ужу, извивался позвоночник, жилистые предплечья напряглись, и под солнцем выхлестывались удары молота, как выхлестываются из костра языки пламени.
Пропеченные солнцем, черные с ног до головы ребятишки возились на пыльной улице. Затеяли они игру, да никак не могли друг с другом столковаться, ведь родились все они в разных селах.
— Чертово отродье, — ныл сидевший возле своего порога старик.
Смеркалось, и он только-только уселся возле дома, растопырив по-младенчески ноги.
— Отойдите подальше! — Он стучал клюкой по земле и тер красные веки. Казалось, плачет. Не было возле его дверей старого обжитого камня. Новые стены и двери нового дома не имеют ни воспоминаний, ни своей истории. Новый дом словно из земли вырос, и был он для старика камнем, не знавшим жизни. И потому было старику одиноко.
— Идите играть в другом месте, — вмешивается Баграт. Ну, быстро!
Ребятишки глядят исподлобья, и никто не трогается с места. Баграт сердится и набрасывается на них с криком:
— Никакого тебе уважения к старшим! Да разве же в селе так было?
— Товарищ Киракосян... — старик машет пергаментной рукой возле слезящихся глаз. — Вели Нерсо вернуться в село... Вели... Дай машину... Вели ему вернуться... Товарищ Киракосян...
