«Пушкинский год» лишен гармонической цельности, какая ощущалась в «Больших расстояниях».
Антокольский не был бы самим собой, если бы всем существом не ощущал времени, не предчувствовал грозной опасности, неотвратимо надвигающейся из-за рубежа. «Мы вглядываемся, — писал он, — на севере, на юге, на западе черно. Черно, как никогда».
Вошедший в книгу раздел «Стихи из дневника» — первый насквозь публицистический цикл Антокольского, неразрывно связанный с текущими политическими событиями, — от начала до конца проникнут тревогой. Ее нельзя назвать иначе, как предвоенной.
Тревожны и полны мрачных предчувствий размышления поэта над картой Европы. Встречая Новый год, он обращает свой взгляд к истекающему кровью Мадриду. В день Красной Армии он задумывается о Германии, готовящейся к «смертельному прыжку», и в свою очередь готовит себя и своего читателя к борьбе с этой Германией «за лунный блеск сонат, за конченное братство, за все, что сожжено в фашистской стороне».
Менее сильным оказался раздел «Октябрьские стихи», посвященный двадцатилетию советской власти. Основа его, как и пушкинского цикла, все то же органическое чувство истории:
И, вся дымясь и вся дыша ненастьем,
В кровоподтеках, в саже, в клочьях тьмы,
Внезапно распахнет ворота настежь
История пред нашими детьми.
Но поэт все-таки не достигает привычной для него образной силы, а иногда и попросту переходит на язык газетной публицистики. Это ощущается и в «Октябрьских стихах», но в особенности относится к стихотворениям «Ненависть» и «Народ». Теперь Антокольский никогда не возвращается к ним. Зато в стихах «Руставели» (в поздней редакции — «Носящий тигровую шкуру»), «Баку», «Утро в Баку», «Говорит преданье» голос поэта звучит с обычной для него свободой и раскованностью, — невольно кажется, что эти стихи перешли в «Пушкинский год» из «Больших расстояний» и принесли с собой все, чем так силен Антокольский, — «пламенное пурпурное небо, резкий ветер в путанице скал», «всех светил круженье огневое», «русла рек. Задебренные спуски. Ликованье путаных крутизн».
«Пушкинский год» завершается поэмой «Кощей».
Антокольский рассказывает, что она далась ему с трудом. Поэт впервые соприкоснулся с русским фольклором (здесь было, по его мнению, некое пересечение с пушкинской темой). Работая над «Кощеем», Антокольский перечитал горьковскую «Жизнь Клима Самгина», и, по его словам, это очень помогло ему, восстановив в памяти то, что он своими глазами видел в детстве: купеческие особняки, модерн Рябушинских, обжорку Охотного ряда, а затем — похороны Баумана и баррикады в арбатских переулках.
