Поэме предпосланы два эпиграфа: из «Народных русских сказок» Афанасьева и из Пушкина: «Там царь Кашей над златом чахнет». Слова из «Руслана и Людмилы» как бы осеняют поэму.
Я уже приводил строки из «Фамильного портрета»: «А ты еще здравствуешь, хилый и хитрый, ведешь свою опись, Кощей!» Называя так героя, которому, в сущности, посвящено все стихотворение, поэт раскрывает его тайное тайных. Сказочный Кощей бессмертен. Поэтому и герой «Фамильного портрета», даже пустив себе пулю в «хрупкий висок», вырастает из-под гробовых плит с возгласом: «Где шляпа моя? Где шкатулка златая?»
От «Фамильного портрета» Антокольский прямой дорогой пришел к «Кощею». Поэма, как и стихотворение, построена исторически: в обоих случаях образ героя проходит сквозь века, сохраняя и умножая свойственные ему черты сверхчеловеческой страсти к золоту. Но в «Фамильном портрете» исторический план скомкан, века мелькают в некоей фантасмагорической спешке, характерной для первой поэтической жизни Антокольского (в своих избранных сочинениях поэт всегда дает это стихотворение, написанное в тридцатых годах, в разделе «Двадцатые годы»).
В «Кощее» же исторический план (восемьсот двенадцатый год, девятьсот пятый, девятьсот четырнадцатый, наконец, Октябрь девятьсот семнадцатого) дается совсем иначе — в реалистическом духе. При этом стих Антокольского ничего не теряет в своей выразительной силе, а лишь становится более мужественным и сосредоточенным.
Кончался прошлый век. В купеческих столовых
Сверкало, как огонь, из золоченых рам
Молчанье Врубеля, что на крылах лиловых,
Рыдая, пролетел по рухнувшим мирам.
Кощею приданы черты русского капиталиста, героя эпохи первоначального накопления, бегущего от революции и не теряющего надежды когда-нибудь вернуться с победой.
В русской народной сказке, чьи слова взяты одним из эпиграфов к поэме, Кощей говорит: «На море, на океане есть остров; на том острове дуб стоит, под дубом сундук зарыт, в сундуке — заяц, в зайце — утка, в утке — яйцо, а в яйце — моя смерть!»
Тема далекой смерти Кощея проходит через всю поэму: «Он чуял: ни в огне, ни в океанских водах нет гибели ему», «Где сказка? Где ларец? Где та рука, в которой зажата гибель старика?», «И снова жил Кощей, не молод и не стар», «Запечатана накрест Кощеева гибель».
Такова цепкая живучесть старого мира со всеми его ненавистными чертами, в первую очередь с неистребимой и всепоглощающей жаждой наживы. О Кощее трижды говорится: «А он все гибельней, живучей и тощее». Но как бы силен и живуч ни был Кощей, в каком бы несгораемом ящике ни прятал он «свою тысячелетнюю смерть», гибель его исторически неизбежна: «Мы... своей непридуманной праведной сказкой посмеемся — и восторжествуем над ним!» Так заканчивается поэма «Кощей».
