Оказавшись «мандатом для входа в актуальную советскую поэзию», очень многое определив в творческой биографии автора, резко очертив его ни на кого другого не похожую поэтическую манеру, стихи Антокольского о Западе в то же время создали ему репутацию книжного поэта и дали пищу для многочисленных пародий и эпиграмм, где неизменно фигурировали всяческие Горгоны и Химеры.
Вот, например, как спародировал «Санкюлота» талантливейший Александр Архангельский:
Мать моя меня рожала туго.
Дождь скулил, и град полосовал.
Гром гремел. Справляла шабаш вьюга.
Жуть была, что надо. Завывал
Хор мегер, горгон, эриний, фурий
Всех стихий полночный персимфанс,
Лысых ведьм контрданс на партитуре.
И, водой со всех сторон подмочен,
Был я зол и очень озабочен
И с проклятьем прекратил сеанс.
Пародист смешно и весело воспроизвел особенности некоторых ранних стихов Антокольского, действительно отличавшихся книжностью, а также обилием всякой чертовщины. Недаром сам поэт несколько позже писал: «Париж! Я любил вас когда-то. Но, может быть, ваши черты туманила книжная дата? Так, может быть, выпьем на «ты»?» (разрядка моя. — Л. Л.)
Однако в стихах о Западе — и это опять-таки особенно ясно видно сейчас, сорок лет спустя — главным становятся не книжные экскурсы и не романтически-бредовые образы, а реальные живые впечатления.
Поэт не пренебрегает невольно возникающими у него историко-культурными ассоциациями и никогда не будет пренебрегать ими, — это значило бы для него отказаться от самого себя и пустить на ветер богатство, дарованное, быть может, ему одному. Но если в некоторых его ранних стихах такие ассоциации нередко становились главным, существовали как бы сами по себе, то в стихах о Берлине и Париже они лишь сопутствуют главному, обогащая его, создавая атмосферу историзма. Вне этой атмосферы вообще нет Антокольского.
Впрочем, многие из ранних стихов Антокольского также вправе претендовать на гораздо более внимательное и бережное отношение, чем это порой бывает.
На протяжении всей своей жизни Антокольский не прекращает работы над стихами о Гамлете — трагическая тема жизни и гибели датского принца, заточенного в «жизнь-тюрьму» привлекает его, как и многих других выдающихся русских поэтов.
Уже в первую свою книгу Антокольский включает стихотворение «Гамлет»:
Слушайте в черных домах разговор
Гамлета с мертвым! Сама
Ночь, распахнувшая рыцарский двор,
Сумрачно сходит с ума.
Так начинается первое стихотворение Антокольского о Гамлете. Я привожу эту строфу не потому, что она кажется мне самой сильной в стихотворении, а скорее наоборот — через пять лет Антокольский перепечатает «Гамлета» в своей «Третьей книге», но исключит эту строфу и вообше сократит стихотворение вдвое. Зато в «Третьей книге» появятся еще четыре стихотворения на ту же тему: «На лысом темени горы...», «И петухи поют», «Рви окна, жгучая метель!» и «Та жизнь под женский визг и треск литавр...».
