То, что здесь назван «Санкюлот», естественно: это стихотворение в свое время принесло Антокольскому широкую известность. Но любопытно, что из всех стихов последних лет Симонов выбрал именно «Циркачку». Она занимает в творчестве Антокольского особое место.
«Циркачке» предпослан эпиграф:
Одно уловить я успел
Сквозь музыку ветреной ночи:
Что будет наш общий удел
Мышиного визга короче.
П.А. 1915
Это строки из «Звезды», вошедшей в книгу «Стихотворения». Вторая строка переделана. Сорок лет назад было: «Из волн электрической ночи».
В стихотворении «Звезда» речь идет о юной бельгийской эквилибристке. Она выступает в переполненном цирке и разбивается насмерть, исполняя один из своих номеров.
«Однажды в цирке на Цветном бульваре, — рассказывает Антокольский, — я увидел труппу бельгийцев-гимнастов, — среди них совершенно юное существо в венке белокурых кудрей, худощавая девчонка лет 15 — 16. В финале их боевого номера она запела какую-то томную песенку и с большим задором кинулась с трапеции вниз, рассыпая по арене ленты трех цветов бельгийского флага — черную, красную, желтую. Горячее, смуглое сочетание этих цветов много способствовало моей внезапной любви к гимнастке. Больше никогда я ее не видел, но фантастическое впечатление осталось на несколько лет. Я запомнил мелодию ее песенки и подбирал к ней слова:
Можно ли выше канатные кольца закинуть,
Можно ли купол своею рукою раздвинуть...»
После стихотворения «Звезда» циркачка возникла в пьесе «Обручение во сне», где фантастический доктор Брам пытался выдать ее замуж за «сладкую киску». Затем она перекочевала в драматическую поэму «Робеспьер и Горгона», где появилась в образе акробатки Стеллы.
«Самым главным в этой драматической поэме, — пишет Антокольский в «Повести временных лет», — была не история, не Конвент, не Робеспьер, не события Термидора. Пусть все это занимает большую часть поэмы, — главное было в другом. Главное был балаган «Горгоны». Главной была Стелла! Ранняя моя юность с бельгийской эквилибристкой еще раз воскресла. Это был невольный автоплагиат. Но у Стеллы было и другое, совсем не собирательное, не иностранное имя. Она уже вошла в мою жизнь, воплотилась в ней полностью, стала хозяйкой моих черновиков, другом в работе, вечным и единственным спутником в жизни. Стелла — это была Зоя».
Несколько забегая вперед, я должен сказать, что главное в «Робеспьере и Горгоне» не Стелла и не балаган, где она выступает, а все-таки Робеспьер, Тальен, Фуше, Сен-Жюст и события Термидора. Но дело сейчас вовсе не в этом. Автору может казаться главным в произведении одно, читателю — другое. Слова Антокольского интересны тем, что раскрывают внутреннюю сущность авторского замысла, те сугубо личные эмоциональные стимулы, которые ведут поэта к воплощению его темы.
