Старина Джин наливает себе чай, стоя у печки, и даже не поворачивается в мою сторону.
— Одного из дядюшек. Ты его не помнишь.
— Что ж, это очень хорошие вещи. За одни ботинки можно получить десять долларов.
Старина Джин вытирает руки полотенцем, висящим у печки, и усаживается на свой табурет.
— Я с этим разберусь. — Наклонившись в мою сторону, Старина Джин делает вид, будто достает у меня из уха колокольчик — эти темно-фиолетовые красавцы растут вдоль изгороди Пэйнов. Старина Джин расплывается в улыбке. — Миссис Пэйн будет ждать тебя завтра, чтобы поговорить о работе.
Я верчу цветок в руках.
— Что за работа?
— По будням. Камеристкой. У Кэролайн.
— Кэролайн? — Меня будто окатили холодной водой.
— Она вернулась из пансиона в прошлом месяце.
Я корчу гримасу.
— Ты знал.
— Я догадывался.
— Но из меня не выйдет камеристки.
От моего презрительного тона неодинаковые уши Старины Джина начинают дергаться. Он переплетает пальцы и несколько раз встряхивает руками — считается, что этот жест отгоняет неприятности.
Я вздыхаю. Полевой цветок не возмущается, когда на него мочится лошадь. Он благодарен ей за влагу. Я должна быть благодарна Старине Джину за его любовь и готовность помочь. Я целый день обивала пороги в поисках хоть какого-то заработка, но когда мне на голову сваливается шанс устроиться в приличное место, я веду себя так, словно увидела волосатого паука.
— Прости, отец.
Похрустывая суставами, Старина Джин вытягивает ноги.
— Кэролайн повзрослела, и ты тоже, хм? — произносит он мягким голосом, но я знаю, что он видит меня насквозь.
Маринованный помидор оказывается таким кислым, что приходится запивать его водой. Из глубин памяти всплывают ощущения, которые я испытала, когда во время игры в прятки меня закрыли в ржавом мусорном баке. Дело было в поместье Пэйнов. К тому времени, когда меня наконец отыскал Старина Джин, я описалась и сорвала голос. Ну и что, что Кэролайн тогда было семь лет, а мне пять. Хоть множество гадких детей становятся благовоспитанными взрослыми, я сомневаюсь, что Кэролайн из их числа. Таракан всю свою жизнь остается мерзким, отвратительным насекомым.
Почувствовав на себе взгляд Старины Джина, я пытаюсь расслабить нахмуренный лоб.
— Если меня возьмут на работу, то, наверное, я смогу пойти на скачки.
На сияющее лицо Старины Джина всего за долю секунды набегают тучи. Он что-то от меня скрывает, так же как и я — от него. В последний раз я чувствовала это, когда он сказал мне, что Везунчик Йип переехал в «дом получше». Только потом я узнала, что Везунчик Йип получил билет в один конец до Китая. И что уехал он в урне.
