«Манифест, обещающий амнистию полякам, добивающимся с оружием в руках народных прав и свободы, стремится прежде всего сделать польский вопрос из общеевропейского чисто внутренним вопросом. Россия не признает за Европой права вмешиваться в ее отношения с Польшей и одним этим шагом хочет отделаться от дипломатических нот, которые уже посланы в Петербург из Вены, Парижа и Лондона – словом, хочет поставить дело в тесные границы системы политического единства Российской империи. Состояние польского вопроса не столько может измениться, сколько выясниться вследствие этого указа (то есть манифеста). Правительства, которые послали свои представления в Петербург, застигнуты, так сказать, врасплох. Указ вышел не до посылки нот и не после получение их; поэтому он не мог быть сделан по доброй воле (?) и не представляет собою уступки, вызванной этим первым шагом дипломатических действий[80]. Дальнейшие поступки держав не могут быть предвидены, так как они будут зависеть от того, как отнесется к манифесту Польша… Итак, три правительства ожидают результатов, которые обнаружатся 1 (12) мая. Если эти результаты окажутся таковыми, каких желает русское правительство, то трем державам останется только согласиться с волею народа, который они взялись защищать. В противном случае, они не могут предоставить решение польского вопроса русскому государю, чем они показали бы, что отрекаются от прав, которые принадлежат им, державам, что дало бы России победу в данной дипломатической борьбе».
Если мы припомним, что «Час» был очень влиятельным органом в Польше, и что во главе его стояли всесильные люди, решавшие в то время судьбу восстания, то будет понятно, что сделала эта статья в смысле совершенной парализации благих намерений всепрощения, выраженных в манифесте русского правительства…
Наконец, в конце апреля были действительно представлены России первые ноты трех держав. Г-н Козьмян так характеризует эти ноты: «Французская нота, адресованная к князю[81] Монтебелло, французскому посланнику в Петербурге, подписанная Друэн-де-Люисом, отличалась умеренностью и серьезностью. Английская, написанная графом Росселем к английскому послу лорду Напиру, самая горячая из всех трех, основывавшаяся на венском трактате, сильно восставала против претензии России, считавшей польский вопрос чисто внутренним делом. Самой бледной из этих нот и в то же время самой важной была австрийская. Она написана была графом Рехбергом и адресована к графу Ревертеру, chargé d’affaires
