Все, по-видимому, благоприятствовало давно уже подготовляемому политическому взрыву в Польше и Литве. Незадолго перед тем императором Франции Наполеоном III был провозглашен принцип народностей, в силу коего и свершилось объединение[58] Италии и даже маленькой Румынии[59]. На престоле Франции сидел человек с большим умом и недюжинными способностями, который задолго до своего воцарения заигрывал с Польшей, называя ее «сестрой Франции» и утверждая, что она, подобно Италии, имеет право требовать единения во имя измышленного им принципа национальностей. Потом, во время Крымской войны, тот же Наполеон прямо хотел, чтобы в Польше началась революция (чтобы Россия скорее склонилась к миру), а затем не только допустил сформирование князьями Чарторыйскими в Турции особого польского легиона, но еще и принял на себя обмундирование этого войска. Впоследствии, во время наступившего после войны Парижского конгресса, со стороны Франции не раз были делаемы попытки поднять польский вопрос, и лишь энергичный отпор русского уполномоченного, князя Орлова, воспрепятствовал дальнейшим суждениям об участи Польши. Тем не менее в следующем же 1857 году, во время свидания с императором Александром II в Штутгарте Наполеон дозволил себе еще раз завести речь о Польше. Едва ли, конечно, надо говорить о том, что все эти авансы французского императора быстро доходили до поляков и вдобавок в искаженном и преувеличенном виде.
Пост министра иностранных дел в той же Франции занимал граф Валевский, побочный сын Наполеона I, личность в высшей степени даровитая, блестяще образованная и с выдающимися государственными способностями. Он, будучи сыном польки, не только не скрывал своих симпатий и тяготений к Польше, но, как увидим ниже, громко и открыто сочувствовал восстанию и был, в сущности, одним из главных виновников того обстоятельства, что искра раздута была в пожар.
Немалую долю влияния на иностранную политику Франции имел в то время и двоюродный брат императора принц Наполеон (Плон-Плон), личность, как известно, мелкая и недостойная; но он явно сочувствовал Польше и подготовлявшемуся в ней восстанию и в этом именно смысле и вел свою политику интриги против России. Полякам сочувствовала также и императрица Евгения и не скрывала этого: польский вопрос был для нее вопросом католицизма[60].
Правительство соседней Австрии было тоже очень расположено к полякам и питало даже несбыточные иллюзии, что польский престол по его восстановлении должен будет перейти к австрийскому дому. В силу такой двоедушной политики, столь свойственной Австрии, она потом смотрела сквозь пальцы на переходы на русскую территорию из Галиции целых вооруженных банд, сформированных в ее пределах.
