Следует еще сказать, что все эти горцы с Шамилем во главе были чрезвычайно признательны и благодарны за оказываемые им милости и внимание. Шамиль, например, будучи еще в Петербурге (по пути в Калугу), просил своего первого пристава, полковника Богословского, передать его признательность публике в следующих выражениях: «Скажите им, что внимание их делает меня вполне счастливым и доставляет такое удовольствие, какого я не испытывал при получении известия об очищении Дарго в 45-м[44] году и какого не доставляли мне даже успехи в 43-м году в Дагестане[45]»… В самой Калуге Шамиль не раз – шутя, конечно, – говорил окружающим его лицам: «Если бы я знал, что мне здесь будет так хорошо, я бы давно сам убежал из Дагестана!..» Когда однажды высокопочтенный «кунак» его, Щукин, спросил его: желал ли бы он вернуться на Кавказ, то Шамиль, вздохнув, ответил: «Зачем?! Теперь Кавказ – в Калуге»…
И действительно: здесь жило, так сказать, все правительство Кавказа – семья Шамиля, то есть он сам, две его жены[46] и его дочери от Шуаннат; затем жили две отдельные семьи его двух сыновей, два его зятя, женатые на его дочерях, мюрид Хаджио – словом, все те, которые ранее держали в своих руках судьбу Кавказа и все его разноплеменное воинственное население.
– Какой я теперь имам! – говорил иногда, вздыхая, этот пленный лев, – и подписывался: «раб Божий Шамиль»; жена же его любимая, Шуаннат, подписывалась так: «жена бедного странника Шамиля»…
* * *
Когда я год спустя, в январе 1861 года, приехал в Калугу во второй раз, семья Шамиля, его родные и свита жили по-прежнему в Калуге, но, судя по рассказам, тоска по родине начинала уже томить этих богатырей кавказских гор: мужчины становились менее общительны и более мрачны, а женщины таяли как воск… Единственным наслаждением горцев как мужчин, так и женщин составляло смотреть иногда по целым часам с высокого берега Оки, на котором расположена Калуга, вдаль, по ту сторону реки, на простор лугов и полей…
Официальные представления Шамилю приезжающих в Калугу офицеров были уже отменены, и я видел имама в этот мой второй приезд всего раз, в доме того же гостеприимного полковника Еропкина, на вечере, который посетил и Шамиль. Об этой моей последней встрече с Шамилем у меня сохранилось в памяти очень немного. Первое, что поразило меня – это была та страшная перемена в лице пленника за год времени: лицо его стало совсем желтым и крайне болезненным, а дыхание было до того прерывисто, что он не мог выговорить подряд десяти слов – ему постоянно приходилось вбирать в себя воздух… Видно, не сладка была для него неволя, хотя и в золотой клетке!..
