Конечно, по «Каббале» еще трудно было угадать истинную меру творческих возможностей этого писателя, однако о его даровании этот роман свидетельствовал с убедительностью. Как и о своеобразии этого таланта, далеко не до конца оцененном даже сейчас. Уайлдер ведь по-прежнему остается в тени своих более прославленных современников — Хемингуэя, Фолкнера, Стейнбека.
Он и правда очень от них отличается — не в последнюю очередь по той причине, что воспитывался на других литературных традициях. Наставником Уайлдера в искусстве прозы — «Каббала» дает это почувствовать особенно ясно — был Генри Джеймс, первый из больших американских писателей, добровольно покинувших родину ради приобщения к иной духовной и художественной стихии. В Европе прошла почти вся его творческая жизнь, и на столкновении европейских понятий с американскими построена драматургия его романов.
Не так ли и в «Каббале»? Еще одно духовное странствие, оказывающееся для героя актом самопознания, и еще один открытый финал, потому что выбор между американской юной неискушенностью с привкусом наивности и европейской изощренностью познания, отдающего старческой немощью, — трудный выбор, не предполагающий каких-то окончательных решений. Но Уайлдер никогда и не добивался, чтобы читатель закрывал его книгу с ощущением открывшейся конечной истины. Он слишком крупный писатель, чтобы над ним имели власть самонадеянные иллюзии всеведения.
Поезд, который впервые привез меня в Рим, был переполненным и холодным. Несколько раз он по необъяснимым причинам останавливался прямо посреди поля, и ночь застала нас все еще медленно ползущими через Кампанью по направлению к едва расцвеченным тучам, висевшим над Римом. Через какое-то время мы остановились у перрона, и ослепительные лампы на мгновение облили светом чью-то великолепную голову, растрепанную непогодой. Перрон тонул в темноте, виднелись лишь отблески дороги и тусклые очертания гор. Это была страна Вергилия, и в ней царил ветер. Он, казалось, поднимался с полей и нисходил на нас, как долгий вздох, словно сам поэт возвращал свое чувство вдохновившей его земле.
Поезд был переполнен. Накануне некоторые туристы открыли, что неаполитанские нищие пахнут карболкой, из чего сразу же сделали вывод, будто власти обнаружили индийскую холеру и проводят дезинфекцию «дна». Воздух Неаполя рождает легенды. В этом общем бегстве билеты до Рима стали почти недоступны, и туристы первого класса теснились в третьем, а в первом путешествовали некие загадочные личности.
