— … Через какую-то минуточку возвращаюсь и я к скамеечке, а тебя и след простыл, — мамин голос, казалось, пробивался ко мне через слой ваты, то затихая то становясь громче. — Боже, как я тогда заорала. Я, Дениска, орала, как пожарная сирена. Обложила матюгами и отца твоего, и дуру Ленку, и смотрителей музея. Они все носятся вокруг меня, а я ору не переставая дурным голосом. Кричу, что если мне моего малыша сейчас не приведут, я буду жаловаться… и в милицию, и в ОБХСС. До самого Брежнева обещала дойти. Вот какая я была, — продолжая рассказывать, мама чуть улыбнулась. — Милиция приехала, а где-то через час и тебя нашли.
Я замер. «Вот-вот, то самое. Мама, давай, давай, рассказывай, что было дальше».
— Лежал ты как раз под самой этой картиной. Калачиком свернулся и глазенками своими поблескиваешь. Махонький такой, беззащитный, — судя по повлажневшим глазам мама, готовилась всхлипнуть. — Лежишь и леденец свой посасываешь. А сам весь мокрехонький…
Ерзая на стуле, я едва не навис над мамой. «Ну, ну, что еще? Лежу на полу с леденцом? Мокрый. Обоссался, поди, от страха. А кто не обделается? Еще то что?».
— Описался, подумала сначала. Напрудил в штанишки и все, дел то. Э-э, нет, Дениска, не писался ты, — мамины слова меня насторожили. — Я же тебя на ручки когда схватил, то не мочу почувствовала. Другим чем-то пахло. Словно водорослями или тиной какой дохнуло от твоих штанишек и рубашки. Дома уже, когда стала тебя переодевать, увидела, что ты в кулачке своем что-то зажал. Хотела я посмотреть, а ты тут же в крик. Орать принялся еще почище меня. Ночью лишь, когда ты уснул, мне удалось разжать твой кулачок.
Мое внимание уже едва не звенело от напряжения. «Да, меня сейчас удар хватит. Давай, давай уже, говори!».
— Словом, вот, смотри, — мама протянула мне на ладони крохотную ракушку с завитушками. — Вот это у тебя было зажато в кулачке.
С трепетом, почти мистическим ощущением, я взял витую раковину в руки. Не знаю чего я ожидал? Просветления, ответа на все свои вопросы… Но ничего этого не было! У ракушки была гладкая поверхность, напоминавшая лакированную. По всей ее поверхности тянулись тонкие фиолетово-лиловые полоски, образующие многочисленные складки. Я и так и эдак крутил эту перламутровую штуковину, пытаясь пробудить этим хоть какие-то воспоминания. К сожалению, память моя молчала и никак не откликалась, словно ничего меня не связывало с этой ракушкой.
Большего от мамы добиться я не смог. Все те вопросы, что терзали меня много — много лет, вновь оставались для меня без ответа. «Ха-ха-ха. Снова вылезли эти два извечных русских вопроса — «кто виноват? и «что делать? Б…ь Хотя, кто виноват, вроде бы ясно. Источник всего эта чертова картина! Эта картина, что преследует меня с того памятного дня! Все дело в этом кусочке холста с масляными красками… Подожди-ка, а я ведь знаю и что делать…». Годами зревшая во мне мысль, вдруг оформилась в совершенно ясное и конкретное желание. «Нужно поехать в этот проклятый музей и во всем окончательно разобраться! Разобраться раз и навсегда! Точно! Нужно оказаться именно в том месте, где меня нашли почти тридцать лет назад».
