Сергей Николаевич задумался, прощупал одну руку, затем вторую.
– Повязки снимут сегодня. Будет разрабатывать. Пулемётная очередь перечеркнула тебя крест-накрест. Семь пуль в груди и по одной в руках. Везучий ты парень, Александров. Ох, и везучий. Когда тебя грузили в эшелон, подбегал боец тобой интересовался. Ты без сознания был. Очень просил за тебя. Ну, чтоб присмотрел. Герой, говорит. Это он про тебя. Вражеский дзот собой закрыл и гранатой пулемётчика смог уничтожить. К награде представили. Готовься, покушаешь и снимут бинты с рук.
Сергей Николаевич мягко похлопал ладонью по раненой руке, оглянулся на остальных раненых, поправил одеяло у соседа со второй полки, и ушёл.
– Тут каждый герой, – пробормотал Костик…
Глава 6. Новосибирская тётушка и не только
За окном облетали листья, тучи закрыли небо и угрожающе нависли над землёй, готовые с минуты на минуту выплеснуться осенним дождём. Солнца не было уже третий день и вот уже третий день, как Костик начал вставать с кровати и при помощи медсестры доходил до подоконника. Как много нового он узнал за полтора месяца проведённых в госпитале. Он ведь никогда и не подозревал, что школа, в которой он учился, во время войны принимала раненых. Здесь располагался самый настоящий госпиталь. Самое интересное, что и в начале двадцать первого века коридоры и классы выглядели точно также, словно панели и пол всегда красили одной и той же краской на протяжении нескольких десятков лет.
Его кровать стояла в кабинете математики. Это был его класс. На стене висели фотографии с изображением лиц математиков: Пифагор, Евклид, Архимед, Декарт, Ферма и другие. Казалось, что они все смотрят на Костика в некоем ожидании чего-то. И раненые. Их было много. Кровати стояли плотно. Медсестра каждый раз предлагала выйти в коридор, там немного посвободнее, но всегда получала отказ. Ей приходилось протискиваться по узкому проходу вместе с Костиком к окну. Лежачие раненые смотрели на Костика взглядами, в которых читалась боль, страдание, отчаяние, надежда, возможно, зависть, что он ходит, а они нет. От этого Костику было неловко, и он старался большей частью смотреть в окно, повернувшись ко всем спиной. Сам ни с кем не заговаривал. Если спрашивали, отвечал односложно, без настроения, давая понять собеседнику, что желания разговаривать у него нет.
Ворота сквера, распахнутые настежь, манили выйти туда, к дороге. Сразу за которой, на высокой насыпи пролегала железная дорога. Вот станция «Инская» выглядела совершенно иначе, чем в его времени. Возможно от того, что ходили паровозы, выбрасывая в воздух чёрный дым из массивной трубы, свистя и громыхая огромными колёсами. Станция работала сутками. Костик частенько просыпался от грохота с той стороны и долго не мог уснуть.
