Кибальчич отодвинул стопку книг, сел рядом с Желябовым.
— Как ты? — спросил Андрей.
— Никак, — Кибальчич усмехнулся. — Выполняю, по-моему, бессмысленный приказ Исполнительного комитета не выходить на улицу. Скажи, что Халтурин?
— С ним все в порядке. Пока Степан в Питере, в надежном месте. Сразу уехать не удалось. Город блокирован. Все поезда проверяются. Ничего. Переждет, потом отправим на юг.
— Четвертое н-неудачное покушение…
— Четвертое. — Андрей следил за Кибальчичем: начал заикаться. Точный признак большого волнения.
— Но первый раз столько бессмысленных жертв! Восемь человек!..
— Десять… В развалинах первого этажа найдено еще два трупа. Весь город обклеен листовками. Уведомляют.
— Не надо было взрывать два пуда. — Губы Кибальчича упрямо сжались. — А ты н-настоял…
— Этот взрыв имеет огромное политическое значение! — Желябов прямо посмотрел в глаза друга. — Да, я настоял…
— Если бы Халтурин взорвал десять пудов, — перебил Кибальчич, переставая заикаться, — тиран был бы мертв. А сейчас… Взрыв даже не разрушил перекрытий второго этажа. Вот! — Он потряс перед Желябовым «Правительственным вестником» от восьмого февраля. — Официальный отчет о расследовании. В столовой поврежден пол и пострадала посуда на столе его величества. И все! Посуда…
— Ты пойми, — спокойно сказал Желябов, подавив приступ раздражения. — Во-первых, Халтурин не пронес бы десяти пудов динамита. И на два ушло почти полгода. Там ведь бесконечные внезапные обыски. Во-вторых, Коля, если бы пятого мы взорвали десять пудов, перевернули все три этажа, все равно царь остался бы жив.
— Почему? — Кибальчич вскочил с дивана.
— Всегда пунктуальный венценосец впервые за двадцать четыре года опоздал к обеду. Его задержал герцог Гессенский. Когда раздался взрыв, царь и его гость шли через Маршальский зал.
— Так… — Николай опять сел рядом с Желябовым. — Вот неминуемые случайности террора, которые будут преследовать нас всегда…
— Пока смертный приговор «Народной воли» над Александром Вторым не будет приведен в исполнение, — перебил Желябов.
— Террор любой, — очень тихо сказал Кибальчич, — н-несет в себе ам-моральное начало: ч-человеческую жизнь… единственный б-бесценный дар он приравнивает к нулю… Мы ставим себя вне законов нравственности…
— У нас есть цель? — перебил Желябов.
— Есть.
— Она — во имя людей и нравственности?
— Да.
— У нас есть сейчас путь к этой цели иной, кроме террора?
Кибальчич ответил не сразу.
— Наверное, есть, только мы его не знаем.
