Тут приподнялся отец, Юлий.
— Ты молчи, — остановил его дед, — помолчи, когда говорят старшие. Я знаю, что ты хочешь сказать. Сейчас у тебя нет таких денег, чтобы отдать его в гимназию. Но если мы сложимся все вместе, то деньги соберем. Неужели мы не поможем одному из наших детей?
Слово деда было законом.
Родственники собрали деньги кто сколько мог, и Отто Шмидт стал гимназистом.
Он поступил сразу во второй класс Могилевской классической гимназии. Этот класс он закончил с отличием. И также третий, четвертый, пятый.
В гимназии учились в основном дети зажиточных родителей.
— Проходите, пожалуйста, господин гимназист, — говорили встречные городовые.
В домах у многих гимназистов жила прислуга. Прислуга готовила, мыла посуду, колола дрова, чистила ботинки и стирала одежду.
Конечно же, в доме Шмидтов прислуги не было.
Утром, еще до занятий, Отто колол дрова и носил воду. После гимназии он сидел с маленькой сестренкой, пока мать занималась домашними делами. И все-таки он ухитрялся читать много книг. В то время он особенно увлекался книгами о путешествиях.
Отец снова попытался открыть писчебумажную лавку и снова разорился.
Тогда он перевез семью в Одессу, потом в Киев.
Если бы Шмидт не был в 1905 году в Одессе, то, возможно, он не стоял бы на «Сибирякове» рядом с капитаном Ворониным, не руководил бы знаменитыми арктическими экспедициями. Вся жизнь его была бы другой.
В тысяча девятьсот пятом году в Одессе была революция.
Каждое утро в гимназии начиналось с молитвы и пения гимна «Боже царя храни».
А на улицы выходил народ.
— Долой самодержавие! Долой царя-убийцу! — кричали демонстранты.
Восставший броненосец «Князь Потемкин-Таврический» стоял на рейде, на виду у всей Одессы. Матросы кричали «ура» и пели революционные песни. На набережной для прощания был выставлен гроб потемкинского матроса Вакулинчука.
Гимназистам было настрого запрещено участвовать в народных шествиях и политических демонстрациях.
Но Шмидт прошел по улицам города в огромной толпе людей, хоронивших Вакулинчука.
И снова люди вокруг громко требовали:
— Долой самодержавие!
И тринадцатилетний Шмидт впервые задумался о государственном устройстве страны.
Пока ему многое неясно. Не с кем посоветоваться.
Нет у него таких знакомых, чтобы подсказали, какие надо прочитать книги, чтобы понять все. И есть ли такие книги — Шмидт тоже не знал. Он только знал, что мысли его — опасные. И хранил их до времени про себя, ни с кем не делился.
А потом была третья гимназия, киевская.
