Пугачев еще раз внимательно взглянул на Хлопушу.
— Ладно! Пусть бежит да и скажет, худого в том немного. И одним человеком армия пуста не будет. Держи, братушка!
Он протянул Хлопуше полтинник. Наперекор Овчинникову так поступил. Хотя и войсковой атаман Овчинников, а что про бедных людей знает? Казак состоятельный, лишь притеснением казачьих привилегий обеспокоенный. А Емельян, по каталажкам мыкаясь, изрядно повидал таких, как Хлопуша, — колодники несчастные, иные ни за что загубленные, обречены до конца дней носить клеймо позорное от власти.
Хлопуша рассказал, что Рейндопка-губернатор собирал в Оренбурге военный совет. Теперь спешно вокруг крепости ров углубляет, бастионы усиливает, пушки чистит, мосты через Сакмару сносит. Симонов с Яика прислал майора Наумова с солдатами. А послушных казаков привел Мартемьян Бородин.
— У нас брат Мартюшкин — Григорий — хорунжим, — напомнил Зарубин.
Пугачев кивнул, вспомнив: с командой Витошнова под Яиком перекинулся Григорий Бородин, брат яицкого старшины, смертного врага всех войсковых. Многие теперь так перемешались: кто здесь, кто в послушных. Только оренбургские-то власти и в послушных сомневаются. Хлопуша рассказал, что берут под ружье всех надежных городских жителей. А о «Петре III» объявление сделано — приказано всем попам с амвонов читать, де, самозванец он. Про это, должно статься, и в пакетах изложено.
— Ладно, ступай, — отпустил Пугачев Хлопушу.
Но приказал все-таки для осторожки следить за ним. Потом велел распечатать пакеты. В них оказались бумаги, которыми губернатор Рейнсдорп вознамерился перетянуть повстанцев на свою сторону. И объявление про самозванца тоже.
— «Известно учинилось, — начал оглашать Почиталин, — что о злодействующем с яицкой стороцы в здешних обывателях по легкомыслию некоторых разгласителей носится слух, якобы он другого состояния, нежели как есть».
— Мудрено закручено, — покачал головой Емельян.
— «Но он злодействующий, — продолжал Почи-талин, — в самом деле беглый донской казак Емельян Пугачев, который за его злодейства наказан кнутом с поставлением на лице его знаков, но чтоб он в том познан не был, для того пред предводительствуемыми им никогда шапки не снимает».
— Так врет же Рейндопка! — воскликнул Пугачев. — У него, знать, только и дела — людей бить да ноздри рвать. Разве есть у меня на лице знаки? Вот я и шапку снял! Видите, все ложно. Значит, не про меня писано. А еще обещает пять сотен рублей тому, кто сдаст меня ему живым. Мало ценит царя дурак Рейндопка!
