Емельян нахмурился. Все же так и тянет яицких казаков крутой расправой стращать. Ну да ладно, кое-кого и вправду припугнуть не мешает.
— Пиши и это! — ткнул он перстом грамотею и заключил: — Скрепляю бумаги сии — октября первого числа, в день субботний, в праздник покрова.
Призвали рассыльников, дали им конверты с надписями. Толмачи копии размножили для многих иноязычных жителей, и поскакали гонцы во все концы — в Башкирию и в Сибирскую область, на Самарскую линию и по всей Оренбургской губернии.
Пугачев не стал задерживаться в Каргале. На другой же день, загодя выслав вперед себя Шигаева, с почетом вошел в соседний Сакмарский городок. А тут к нему явился Хлопуша.
Пугачев стоял у своей палатки в лагере за Сакмарой, разговаривал с Шигаевым о делах провиантских, когда подвели к нему незнакомого человека, на вид страхолюдного — роста огромного, лохматый, глаза пронзительные, а лицо изуродованное, ноздри вырваны, на лбу и на щеках клейма выжжены. Знак ведомый: вор, разбойник, каторжник.
— Кто таков? — спросил Емельян строго.
— Афанасий Соколов. Хлопушей кличут.
И объяснил, что из местных он, семья в слободе Берде живет — от Оренбурга семь верст, но прибыл не из дому, а из Оренбурга, где сидел в тюрьме. И не сбежал, нет, а выпустили. Самолично губернатор о том позаботился. Да не задаром. Отплату немалую потребовал: добраться до бунтовщика и подговорить казаков, чтоб схватили самозванца и в губернский город доставили, к губернатору фон Рейнсдорпу прямо в руки. Вот и пакеты секретные послал, казакам для подговорки. И за всю эту злодейскую измену обещано Хлопуше прощение прегрешений и побегов из Сибири с каторги. Только посулил Хлопуша губернатору, что выполнит хитрецкий замысел, а на деле решил иначе. И явился к новоявленному царю — служить ему верой-правдою.
Пугачев засмеялся:
— Это ты ловко смерекал! Так не так, а уж этак будет. Обещанного три года ждут, а ближняя соломка лучше дальнего сена.
Хлопуша обиделся:
— Не об себе пекусь. По слухам, вы о сирых стараетесь. Манифест сделали, чтоб содержащихся в тюрьмах, ну и прочих в невольности людей выпущали. Вот за то и хочу с вами.
Овчинников, оказавшийся тут, выразил сомнение:
— Не верь ему, государь, плут он.
А Шигаев вдруг заступился:
— Нет, ваше величество, знаю я этого человека. Меня за прошлый бунт в оренбургском каземате держали, заодно с ним, Хлопушей, сидел. Положиться на него можно.
— Уйдет, уйдет, — настаивал Овчинников. — И что здесь увидит, тамо скажет, притом наших людей станет подговаривать.
