— Госпожа баронесса.
Подмастерье, который меня обучает, живо оказывается возле них. Я тоже, словно зачарованный, не могу оторвать от них глаз. И вижу, что баронесса — спятила она, что ли? — щиплет подмастерье двумя пальчиками за руку и говорит:
— Сделайте мне шелк цвета мяса. Как ваша рука.
Ого! Я подскакиваю ближе: «Может, лучше как моя?» — и поднимаю вверх свою здоровую ручищу.
Баронесса поворачивается ко мне и дергает плечиком:
— Эта тоже сойдет.
Они исчезают…
Тут мы ревниво переглядываемся и ну щипаться — шелк должен быть точно такого цвета, точно такого!
И от радости, колотя мешалками по чану, вызваниваем целую рождественскую мессу: «Динь-дон-динь-дон…»
За образец решено взять мою руку, и я держу ее, не отнимая, перед носом напарника.
— Катехин, — бормочет он, скользнув по ней взглядом, и подмешивает коричневого.
— Щепотку конго-рубина, — вкрадчиво мурлычет он вновь, добавляя пурпура. И, любуясь вздувающейся под струей воды материей, щелкает языком:
— Здорово получается.
И на время зима отступает. Мы разрумянились от работы, наслаждаемся игрой красок. Медные котлы поют, распираемые паром, крышки дрожат — вода под ними так и клокочет, и сквозь клубы пара мы видим зеленый дождь, если красим в зеленый цвет, красный — если в красный, голубой туман, желтый, золотой, фиолетовый!
Цинковые ящики шкафа с красками зияют перед нами, словно шурфы рудника. Крошечными ложечками мы вызволяем оттуда на свет весну, ржаво-красную осень… эй, да ведь мы же боги, сама природа! И когда только придет пора нарисовать на небе новую луну?
Отдавшись восторгам, мы совсем забыли о работе. И теперь, опомнясь, рьяно беремся за дело — быстрей! быстрей!.. и наугад, попросту подкидывая в воздухе, определяем вес тканей: «Сюда четыре ложки нафтиламиновой черни… это что-то траурное…» Размешиваем, кипятим, льем в чан муравьиную кислоту… не зевай!
С крашением на сегодня покончено. Все развесили в раскаленной сушильне. И уже стоим с кислыми лицами в кладовой бензина. С самого утра мы тянем с чисткой одежды, целая корзина — и все сплошь шелк, всякое бальное тряпье, без бензина с пятнами не справиться. Косимся на градусник: двадцать семь ниже нуля. А в цинковых бачках, где поблескивает замерзший бензин, небось все сорок! Опусти хоть на секунду руку — сразу отморозишь!
Утром мы так продрогли, что не стали чистить одежду, пристроились у теплых моечных машин, возились в мыльной пене. Днем опять ничего не сделали: от бензина во рту едкий привкус, вся еда начинает пахнуть нефтью. Вот сейчас подует ледяной ветер, небо словно остывший покойник, от которого веет жутким холодом. Мы тоскливо переглядываемся: кто первый сунет руку? Кому замерзать? Обоим или только мне, потому что я ученик?
