Я обнял своего старого приятеля за плечи и встряхнул его: — Вспомни, как бог изрек: «…сотворим человека по образу нашему, по подобию нашему; и да владычествуют они над рыбами морскими, и над птицами небесными, и над скотом, и над всею землею, и над всеми гадами, пресмыкающимися по земле…» Разумеешь ли, Тир, как велика эта власть? Пробовал ли ты, Тир, повелевать миром подобно господу богу, держать в своих руках новую жизнь, новое сердце и легкие и одарить ими больного человека?
Тир обратил ко мне затуманенный слезами взгляд, чуть помолчав, шевельнулся, как бы стряхивая тяжесть библейских слов, и свернул в сторону. Он шел, понуря голову, как человек, обдумавший про себя свою самую важную думу; он забрел на темное поле, нагнулся, ища чего-то, и возвратился с цветком.
Я же в ответ молча схватил его за руку и, ни о чем не спрашивая, увлек его назад, в поле. Я шептал ему на ухо какие-то слова о человеке, о боге… А затем мы оба склонились, не то чтобы отыскивая темные в темном поле цветы, но скорее угадывая их душою, и, дремлющих, лишали их жизни. Когда цветов и зеленых трав мы набрали полные охапки, я вырвал пучок травы вместе с землею и отдал Тиру. Мы остановились у старого еврейского кладбища, и Тир понимающе улыбнулся:
— Эти цветы…
— Кхе-кхе… — ответил я, подражая кашлю его больной жены, а он лишь кивнул и обнял меня со скупою нежностью.
Душа моя размягчилась, но голос стеснился в горле, и наружу прорвался лишь жар дыхания, исполненного любви к людям, к хворым и убогим.
— А теперь, дружище Тир, мы отнесем твоей жене поле… Тот единственный цветок, что ты сорвал вначале, навел меня на эту мысль. Мы отнесем ей поле, чтобы его благоуханием проникся весь дом, и я распишу, разукрашу небо над нами узорами дивных слов… Вот увидишь, как легко станет дышаться твоей жене.
Тир, прослезившись, схватил меня за руку. И вдруг тело его сотряслось счастливым смехом. — Вот почему, — пробормотал он, — я так люблю бывать с тобой!
И он, смеясь, предстал передо мной, дабы я укрыл лицо его травою, влажной от росы, и усыпал нежными цветами, дабы возложил на лоб его венец, повесил на плечи его гирлянды зеленых веток и перевил злаками колонны его мощных ног. Я сунул ему под мышку пучок душистых трав и сам тоже облачился в цветочный убор.
Тир в буйной радости приплясывал передо мною на дороге, и тут вдруг его обуяло желание единым махом сгрести с неба звезды и сдернуть пелену облаков.
Но я удержал его. — Не отрешайся от дел земных, — укоризненно сказал я, — в делах же небесных уповай на меня. И замкни уста, пока не придем домой, иначе только помешаешь мне.
