— Вот будет здорово, правда, поле? Радуйтесь, цветы, отныне вам не придется кричать соседям: «Эй, подружка, ты, красноносая…» Или: «Эй ты, ржавомордый…»
У вас будут самые настоящие имена!
А теперь, прошу тебя, добрый ветерок, не вертись возле моего уха, не шепчи и не подсказывай, я сам все сделаю. И, проговорив это, я ложусь, сияя от счастья, рядом с цветком, чтобы придумать ему имя.
1928
Перевод С. Солодовник.
В давильне горели свечи. Тир — здоровенный детина с мощной грудью — зашел выпить со мною стаканчик-другой вина, но под вечер его охватила тоска. В пляшущем свете свечей мирно похрапывала вся компания, отпраздновавшая сбор винограда; отблески пламени высвечивали на лице Тира неодолимую грусть. Время от времени он бросал на меня полный упрека взгляд: — У-у, окаянный! Опять выманил меня из дому, оторвал от умирающей жены, а я даже в этой прокисшей давильне сквозь ночь и расстояние слышу ее ужасающий кашель: кхе… кхе…
Из глаз Тира катились хмельные слезы. Должно быть, ему вспомнился тот давно минувший и полузабытый майский вечер, когда он впервые обнял жену за талию, и сейчас огоньки свечей трепетали перед ним, как некогда всполошенный взгляд испуганно отбивающейся девушки.
Пошатываясь, он поднялся, дунул на трепетные огоньки: — Помнишь, Тир, как листва шелестела чуть слышно? — и вдруг разрыдался.
Не перемолвившись словом, вышли мы из давильни.
И так же молча брели по осенней дороге; слева темнело кладбище, затаив в себе немые ростки жизни. А по другую сторону в ленивой шири простирались поля, чтобы у горизонта отлого подняться к небу и вздыбиться вершинами облачных гор.
Желая перебить настроение Тира, вывести его из этой слезной тоски, отогнать гложущие его душу упреки, я завел песню, стараясь разжечь костер веселья. Раскованная мысль моя легко проникала в земные недра, годовыми кольцами вплеталась в стволы деревьев или уныло, недвижным листком, застревала средь древесных крон. А потом я в вольном восторге охватил всю вселенную, оборотился звездою и явственно узрел Тира и себя самого, — как молча, без слов, бредем мы друг подле друга… и вдруг с заоблачных высей вновь низринулся в разговор:
— Послушай, Тир… чем бы утешить твою несчастную жену?.. По-моему, ее спасло бы единственное: если бы одарил ты ее бодрым сердцем да здоровыми легкими и возвратил молодость ее матери, чтоб заново произвела ее на свет и помогла бы ей миновать горькой участи, непосильной работы, что загнала ее на смерть…
