— Да я их… иудино племя… всех хотел к ногтю прижать?
— Ладно, — Гоша насмешливо покосился на Сёмкина — сиди уж, не рыпайся … Так вот, Самуилыч же мне, навроде, сводного брата… Приехал по делам… он теперичи в городе большая шишка… ну и, короче, ближе к ночи, собрал наше начальство. Ну, а без меня куда?! Сперва суглан, а потом сабантуй… — Гоша звонко щелкнул себя по горлу. — И Петро за стол втерся… А стол, паря, ломился. Откуда чо понапёрли, ума не приложу…
— Да-а, у нас народ будет с голоду загинаться, а начальство от жиру лопаться…
— На то они, Никола, и начальство. У их работа тяжелая. Это кажется, что бумаги перебирают, да работников гоняют… Вот у тебя голова болит, как печку сложить да похмелиться, а они денно и нощно переживают за производство, за народ…
Гоша Хуцан, плеснувший на старые дрожжи, а посему и быстро охмелевший, начал плести всякую околесицу:
— Э-эх, Аксинья ты, Аксинья, надо было мне, дураку, на тебе жениться — добрая у тебя душа. Труженица ты, Ксюша.. А моя-то карга… змея подколодная… Эх, надо было тебя, Ксюша, брать…
— Да с тобой, бара, хуцаном, путняя-то баба на один гектар не сядет, — проворчала бабка Маланья.
— Ладно, допивайте и яба цыренка, — велела мать, одевая на себя телогрейку, накидывая шаль.— У меня там скотина измычалась. Кормить пора…
Мать уже открыла дверь в сени, когда Гоша крикнул:
— Погодь-ка, Ксюша. Чо я тебе скажу…
И тут же шмыгнул вслед за матерью. Вначале было тихо в сенках, потом послышался грохот, полетели ведра, затем — крик, и тут же разлохмаченный влетел в избу Хуцан, держась обеими руками за голову.
— От язви тя в душу, а! С ней как с доброй, а она…
— Коромыслом по хребту, чтоб мотней не тряс, — мрачно досказал Никола Семкин.
— Ничо-о, еще прищучу… — Гоша опять загарланил. — Не ходи ты рядом с толстым задом…
— Ну и упадь же ты, Гоха! — выругался Никола.— Тебя как доброго люди за стол посадили, а ты и ноги на стол. К бабе лезешь…
— А ты чо рыпашся?! — поднялся Гоша. — Я таким дохлым, как ты, лен ломал одной левой.
— Пойдем, поговорим, — Никола, опершись на столешню, шатко поднялся.
— Ну-ка, вы, зюзи подзаборные, топайте отсель! — крикнула из горницы бабушка Маланья, у которой уже, как в ознобе, тряслись, ходили ходуном руки, похожие на корявые, разбухшие, изморщиненные коренья. — И чтоб духом тут вашим не пахло. Ишь расселись. Ишо и драку зачините…
Во время приспела мать и вытурила нежданных-нежеланных гостей. Когда они с матюгами вывалили из избы, оставив в кути тяжкую махорочную вонь, перемешанную с запахом сивухи и соленого с душком окуня, Ванюшка, мало еще соображавший, но, по мнению бабушки Маланьи, шибко язычный, тут же и высказал матери:
