Всучив гостинцы, обернулся к хозяину:
— Ну что, свояк, жива моя скотина?
— Жива,— настороженно поглядывая на Гошу, отозвался отец. — Какая ей холера сделается.
— Ну, тогда надо это дело вспрыснуть, — Гоша стал выставлять бутылки, при этом подпевая и приплясывая возле стола.— Ох, пить будем, гулять будем, а смерть придет, помирать будем… Верно, Петро?
— Дак уж куда, паря, вернее.
При виде бутылок отец радостно засуетился, потирая руки и на радостях не зная, в какой угол усадить дорогого гостеньку, и наконец, умостил того под самой божницей, в красном углу.
— Браво у тебя тут, Петро, — широко сев, упрев руки в колени, мечтательно прижмурился Гоша.— Эх, бросить бы все к едрене фене!.. всю эту канитель — и уехать в лес. Жить себе, поживать тихонечко и нервы не трепать…
— Ну, тебе-то, Гоша, грех жаловаться: все у тебя есть, ты завскладом, все в твоих руках. Не жизнь, малина.
— Не-ет, Петро, — Гоша вздохнул и грустно помотал головой,— нет… Все есть… радости нету, покоя… Надоело, бросил бы все, и жил бы вот так в лесу. Сухой коркой питался, но чтоб на душе спокойно.
— Кто тебе мешает?! — криво усмехнулся отец. — Перебирайся.
— Да-а… Но… рад бы в рай, да грехи не пускают… Ладно, давай-ка лучше, Петро, выпьем…— тут на глаза его вывернулась Катя. — Вот бы помоложе, да с молодой женушкой, так и лесу можно жить. И в шалаше рай…
Раз уж матери дома не оказалось, то пришлось Кате гоношить на стол, смущаясь, жарко краснея и беспомощно улыбаясь на Гошины шуточки. Но тот, захмелевший, скоро, вроде, и забыл про нее, затянул лихую песнь:
Схватил девку, да в кабак,
За кузницу, да за мельницу,
За старыми дровами,
За поленницей…
С отвычки быстро охмелев, Ванюшкин отец стал поминать старое — даже то, как Гошка в парнях угробил краснобаевскую барануху, когда казаковал на ней перед девками, и как его миром высекли подле избы-соборни, вспомнил и, как потрошил деревенских хозяев, в том числе и Ванюшкиного деда Калистрата. Гоша, не ввязываясь в скандал, снисходительно улыбался толстыми губами и подливал хозяину, отчего тот быстро отяжелел, сронил голову на столешню. Гоша волоком утащил его в горницу, завалил на кровать, перед тем стянув ичиги.
Ближе к вечеру, когда Катя с Ванюшкой собрались по землянику, прицепился к ним и гость, уже вздремнувший и, вроде, вытрезвевший. Прошли версты две вверх по реке Уде, поднялись на сухой взгорок, объятый сосняком и березничком, где среди сухих трав, на солнечном угреве щедрая в то лето уродилась земляника и где желтел сутулый балаган сенокосчиков, крытый лиственничным корьем и дожелта опаленным на солнце пихтовым лапником. Ванюшка с Катей, елозя по траве на четвереньках, подсмеиваясь друг над другом, брали землянику в берестяные туеса, а Гоша, кинув в рот жменю ягоды, развалился возле балагана и курил, поглядывая на девушку сквозь ленивый, кошачий прищур. Потом подманил ее, стал бойко наговаривать, весело помахивая руками.
