Тогда и я радуюсь за него. За Мямлика ни за что бы не порадовался. А за бэйного — да.
— Так, погоди. Ты больше не бэйный? Ведь с бэйными тубами не берут никуда. Какой же ты теперь? Эсный?
— Нет! Эфный! Я Эфный! — счастливо кричит он мне, оглядываясь.
Может, картавит? Тот самый ненавязчивый петербуржский акцент, от которого я уже успел отвыкнуть.
Нет, вспомнил я — эфная туба ведь тоже существует. Это та, на которой солировать можно. Он с бэйной перешёл прямо на солирующую эфную. Ведь это всё равно, что с пешки сразу в ферзи махнуть. Прямо через всё поле. В ферзи! Плюнул ему на удачу вслед, да и отправился за активированным углём для нашей с Белком сиротской вечеринки.
Сиротскую вечеринку с активированным углём и напитками придумал, как вы сами догадываетесь, не я. Мне бы и в голову не пришло принимать внутрь уголь, чтобы не отравиться.
Но Белк сказал, что никогда нельзя быть уверенным. И налил мне бокал почти доверху.
Держу в руке бокал, а сам и не знаю, что сказать по такому вескому поводу. Белк задумывается, но ненадолго. Идея тоста приходит ему в голову сама собой. Сам он давно холостяк. А я без пяти минут сирота. Поэтому наша вечеринка холостяцкая или сиротская.
С первым же выпитым мной Джек Дэниелсом накатило странное ощущение, как будто ты уже закусил перечницей и собираешься разбавить пожар водой, но вместо воды тебе подсунули неконцентрированный уксус.
— Понравилось? — спрашивает Белк
— Скорее да, чем нет, — отвечаю я и тянусь за сигарой. После сигары мне всё по плечу. Я сразу же догадываюсь обо всём — и как на саксофоне играть и как познакомиться с финскими девушками.
Но насчёт девушек Телониус Белк порекомендовал слегка подождать. Тогда я проглатываю две таблетки активированного угля и тянусь за следующей порцией. На пороге — прекрасная, пахнущая звойным освежителем воздуха экологическая ёлка. Рождество началось.
— Тёмыч. Я еду, — раздаётся жизнерадостный отцовский голос в телефоне.
— Что?! — спросонья выпячиваю глаза я.
Но разговор на этом уже окончен. И я принимаюсь генералить квартиру.
Кое-как расставил всё по своим местам. Вытер пыль со всяких ненужных полочек. Нарисовал на стене Ботинка во весь рост. Глупости, конечно, а весело. Стену, конечно, испортил, но ведь всё, в конце концов, всё можно стереть — обои-то моющиеся. Я проверял их моющее свойство не раз, записывая последовательность аккордов на стенке около пианино. А Белк рисовал стрелочки, указывающие по сторонам, где спрятаны всякие вкусные вещи. Иногда перепрятывал, и стрелочки меняли свое направление сами по себе. По всей квартире были эти беличие стрелочки. И ещё цифры. Одним словом — классическое жилище сумасшедшего. И портрет Ботинка на стене в полный рост, пожалуй, не помешает.
