— В том, что ни одной трубы не дымит, а жизнь как в деревне течёт, медленно-медленно. — продолжает рассказывать белка вороне.
Ворона слушает, вежливо наклонив голову. Прямо народная сказка о Белке и Вороне. Даже смотреть не хочу. Отшвыриваю ногой стульчик и вдырявливаюсь в мягкий диван с синтезатором-самоиграйкой — разбирать аккордовую прогрессию, собственную задницу пожалев.
Вообще-то Белк прав. Зимние мысли накрыли меня так, что я играю на самоиграйке всего одну бесконечную ноту. Нота словно течёт. Растворяется в воздухе медленно-медленно.
Медленно и жизнь течёт в Тууликаалио, это уж точно. Белк — единственное, что движется здесь непредсказуемо и, чёрт возьми, мне нравится, как он играет на пианино «Round Midnight». Жаль только инструмент — дерьмо.
Эту «Эстонию» еще можно при желании раскочегарить, но вот клавиша «соль» третей октавы уже начинает западать не по детски, а еще две другие — ревматично вываливаться. Всё оттого что вокруг всё медленное и тугое. А саксофон — тот и вовсе скоро сосульками покроется от безделья. И всё остальное в округе ему под стать. Даже весёлые часы с троллями давным-давно остановились.
Возможно, при наличии телевизора с интернетом время тянулось бы гораздо быстрей. Но телевизора, как не крути, в этой квартире нет. А интернет — разве что только если красть у соседей. Что я впрочем, иногда делаю.
Сейчас я думаю про себя — неужели никто до сих пор не сложил эпос о тех, кто сошёл с ума, пытаясь овладеть тем или иным музыкальным инструментом? Ведь это не работа и даже не хобби. Это ужасная война с непредсказуемым результатом. Всегда приходится себя заставлять и практически никогда не получается не отвлекаться. Кто бы подумал, что для того, чтобы просидеть час за пианино не отвлекаясь, требуется столько жизненной энергии. А ещё усилий. И тупой концентрации. Это последнее кажется невозможным, когда перед тобой сидит зверь, который постоянно пытается сбить тебя с толку.
Бывает, что сбивают с толку всякие неприятные персоны, вроде того же Мямлика. Это иногда даже к месту. Не разозлившись на них, как следует, не сосредоточишься. Мямлю можно охладить ударом по голове. А разве можно ругаться на Белка, который пришёл ко мне сам. Возьмёт, да и уйдёт обратно в лес. Что я тогда буду делать?
— Баронесса… — встревает уже набаловавшийся со стульчиком Белк, затягивает как последний зануда на уроке истории, а я уже знаю, что за этим последует.
Это будет история о том, как Белка любила какая-то аристократическая баронесса. Фамилия её фон Панасоник, или ещё как то загадочно. За версту видать аристократа. Послушали бы вы, что он про неё плетёт. То она у него с усами, то ходит на четырёх ногах и в бальном платье с вырезом на всю шерстистую спину. То по лампочкам стреляет из револьвера для развлечения, то на пианино играет как сорвавшийся с крючка морской чёрт. Отец её — то американский кукурузный миллиардер, то сибирский достопочтенный граф Дракула. Помимо прочего баронесса фон Панасоник всю жизнь собирала коллекцию попугаев, которые однажды потрепали ей лицо так, что та стала похожа на драную россомаху. Но Телониус Белк всё равно её очень любил — вместе с виски Джек-Дэниэлс и игрой на пианино в тесном прокуренном домике на дереве в тропических джунглях. А когда ему наконец надоело играть для неё в этом тропическом домике, он лёг на кучу грязного белья посреди комнаты и не шевелился шесть лет. А она, представьте себе, любила его настолько, что даже не пыталась помочь ему сесть. Бельё так и осталось непостиранным. Жизнь Белка была разбита.
