Ничего не скажешь, проводим мы время весело. Так бы всю жизнь с зонтом на похоронах и проходил.
Останавливает только то, что на меня в упор снова смотрит та самая девушка в искуственнной шубе.
И не только на меня.
Заметив что-то по мою левую руку, она удивлённо переводит глаза.
— Исчезни, — шепчу я Белку, пока не поздно.
Но Белк почему-то не исчезает.
Я неуклюже подливаю девушке чай. Неуклюже — потому что боюсь опростоволоситься. Вдруг она не пьёт чай? Вдруг она предпочитает водку «Финляндия»? Ну, а вдруг?
— Зонтик, — объясняю я и улыбаюсь.
— Зон-тик, — заворожённо повторяет она, а потом добрасывает к этому слову миллион своих финских слов, которые очень приятно звучат, но ничего не добавляют к нашему взаимопониманию.
Тогда я делаю последний шаг. Естественно, чертовски рискую:
— Как тебя зовут? — по-русски спрашиваю я, а сам что-то подумываю что не ответит.
— Лайне — сверкает глазами Шуба, словно где-то там у неё в глубине у неё включается электрический свет.
— Артём — с облегчением говорю я.
Имя Лайне мне нравится.
Как-никак первое настоящее имя, среди окружающих меня белок, козлов и мопсов. Если конечно Телониуса не считать за настоящее имя. Итак, Лайне! Я, кажется, первый раз назвал здесь своё имя полностью. И оно мне не нравится.
— Артемас — повторяет по своему Лайне. — Артемиз, — пробует произнести по-другому она.
Мой белк тоже в недоумении. Артём? Как же так. Меня уже давно не должны звать Артёмом. Всё так изменилось за этот сезон… Одна лишь Мопся меня так называет, которая — не будем поминать лихом — вроде, уехала. Но и Артемизом с Артемасом мне становится вовсе не хочется.
Шуба быстро собирается. Свои волосы бабы-яги она собирает в пучок. Смотрятся они при этом, как слегка увядший букет прекрасных ромашек, торчащих из чего-нибудь будничного — ну, скажем из трехлитровой банки. Интересно — шуба это её повседневный наряд? В чём эта Лайне ходит, к примеру, летом?
Сейчас она уйдёт и из коробки для телевизора вылезет Телониус Белк. Я подружился с Лайне… Интересно, как ему это понравится?
Перед тем как уйти, Лайне берет разлинованную телефонную записнуху из коридора. Она слюнит карандаш и рисует поперёк всех линеек саксофон с довольно длинной гусиной шеей. Прекрасно, надо сказать, рисует. Ещё никому, из тех, кто не держал саксфона в руках, не удавалось правильно его изобразить. Обычно получается турецкий чубук, какой рисуют в учебниках по истории и старых собраниях сочинений.
