У Александра Хлесткова на Жабье (это в сторону Чебсары за Минейкой к Даниловским) был покос. На время заготовки сена, он нанимал косцов, которые жили там в избушке. Те встанут в четыре. Немножко перекусят, а порой и нет. Берут по прокосу и идут, идут и идут от избушки, а затем, в конце луговины, поворачивают и идут обратно. Вот только потом часов семь или восемь и завтракать будут. Вот какие покосы-то были. Семья у Хлесткова большая была — труженики. Держали страсть скотины — коровы, да лошади и другой малой живности полный двор. А всех содержать надо. На лошадь нужно было накосить и высушить пятнадцать ондрецов сена. (Ондрец — это телега с высокими впереди и сзади стойками). А на коровушку — двенадцать. А лошадке нужен овес, а корове мучки…
Когда единолично жили, так хлеба-то помногу собирали. У нас у отца, когда он был молодой, от хлеба переводы лопались. Вот как. Однажды у одного из двух заваленных зерном сенников перевод лопнул. Дом был большущий, старой постройки. Видно он ему от отца достался. А хлеба было навалено много. Вот отец мой нужды-то и не хватил. Скотину хлебом поили. Одну корову, он говорил, спортили. Она хлебом «заелась». Сделалась такая большая, здоровая. Молоком и хлебом телят кормили, а потом сдавали на деньги. А так денег никто не давал. И в ходу их не было. Только скотину и продавали на деньги. А покупать ничего не покупали. Ни как сейчас — в квартирках-то всего полно.
А раньше у Петра Заметалова — кулака — ничего не было в доме. Посреди пола стоял стол, да стулья. А у стены — шифоньер, прежний. Хлестков и он богатыми считались. В говне ходили. Их и раскулачили. А теперь, погляди-ка как живут? И дома есть, и техника, и мебель и власть… Вот это буржуи. Сейчас-то, при советской-то власти, самые настоящие буржуи. Вот кулаки-то… А раньше на кулаке спали… А работали-то они как? Себя не щадили. А их и раскулачили. Ой, батюшки… Скотинку-то надо было обрядить, надо напоить. Воду-то носили ушатами на плечах. А в ушат-то входило три ведра. Вот поэтому в избах и двери были широкими. Надо разворачиваться с ушатами-то.
Ой, тяжело работали, но спокойно. Зимой мужики-то, в основном, возили сено да дрова. Были и лентяи. И жили они худо. Сын Ивана Карпова был ленив. Не работяга как другие. Делал все не вовремя. Жнет поздно. Суслоны везет по снегу. Молотит по снегу…
Помню, как частенько ходила с отцом отправлять или встречать лошадь с пастбища. Однажды стояла с девчонками в прогоне, а лошадей-то как раз и выпустили. Их много было. Они ринулись через открытый завор. Одна меня брюхом и спихнула. Народ-то и закричал: «Ой, Тайку-то Трифанову лошадь затоптала». Но она пробежала надо мною и копытами не задела. Как-то отец посадил меня на Карюху верхом. Надо было ее согнать до болота на выпас. Приходилось и раньше это делать. Лошадь была послушная, но не дотронись. А за завором-то подошел Серега Милавин, да как Карюху по заднице хлестанет…. Я, как сноп с воза, слетела. Еле выдохнула. Отец видел, прибежал. Долго ругал Серегу: «Ты что делаешь, паразит», — говорил он.
