Одевает поношенную, черную, из искусственного меха шубу:
— Сегодня погода-то не из избы вон. А надо отнести молоко, да пройду еще туда, за хлебом.
Предлагаю:
— Давай я схожу.
— Нет! — слышу в ответ. Мне надо самой сходить к Чешковой…
Она ушла и какое-то время ее не было. Хотел уже идти встречать, но слышу — идут.
— Ой, давай скорее, — торопит, мама пропуская вперед Тимошку, у которого на носу целая копна снега, ну совсем нос носорога. Её лицо залеплено снегом. Шуба из черной превратилась в белую.
— Ой, еле пришла. Упала. Ладно хоть один раз. Ну так с ног и валит. Авария, говорят, под Светиловым. Шофера-то бедные. Ничего не видно…
Поставила сетку на стол. В ней две буханки черного и одна белого, облепленного снегом хлеба. Поминутно ойкая, она сняла шубу, стала стряхивать снег. А он прилип.
— Тяжелая. А была как пушинка…
Шубу она повесила на спинки двух поставленных в ряд стульев. Хлопочет по дому. И одновременно рассказывает:
— Продавец Люда Гумарова сведала, что соль будет стоить два рубля сорок, а спички по шестьдесят пять копеек. У вас-то спички сколько стоят?
— Семьдесят две копейки.
— Ну и у нас так же будут стоить. Черный-то взяла по три восемьдесят, а белый — два восемьдесят. Буханочка-то маленькая. Ой, надо чтобы водились деньги. Иначе голодища и холодища. Вывьет из сараев все сено. Долгая, протяжная весна…
— Чего тетка-то делает?
— Печку затопляет. А топила уже сегодня. Так выветрило! А и дров нету. Принесет сегодня Масленников или сноха, так хорошо. А нет, так завтра и топить нечем. Дровишек-то привозили ей немного, так все уж истопила. Ой Чешкова, ой Чешкова! Худое у нее житье.
Режет буханку:
— Идите обедать. Вот экая Евдокия Плющиха! В деревне-то еще можно жить… Эт-та многие молодые мужики хотели уехать. Заявления подали.
— Куда?
— Кто в Волково, кто в Федотово. Жен хотели тут оставить, а сами — уехать. А Веселов сказал: «Уезжаете? Сразу освобождайте квартиру, чтоб другие заезжали».
— А кто собирался уехать?
— Да много, говорят, заявлений. Вовка Одинцов, Сережка Чистяков… Вишь дело-то какое — негде женам-то работать. Все в садик лезут. А он не резиновый. Там места всем не хватает. А ферме, ведь, не про них. У Вовки так жена и вовсе не рабатывала. Ой матушки, ну и погода. Никак не стихает. — Господи Исусе. Милостливый господь. — Убирает со стола посуду. — Пестовы повели коровушку на совхозный двор. Такая чистая. Не хочется ей опять в грязь. Упирается. Там грязи по брюхо. И никак со двора навоз не вывезут. Пестовым и не хотелось бы вести. Ведь все таки три месяца у себя держали.
