Не помня отца, я избавлен от необходимости его возненавидеть. Как можно возненавидеть того, чьего образа нет в твоей памяти? Я могу его только любить, потому что, любя родившего меня, я тем самым продолжаю любовь к собственному бытию.
Однако не будем философствовать и всё усложнять. Просто тут тоже небезынтересная история, которую как раз можно вспомнить, пока мы едем от Никольского собора в сторону Васильевского острова.
Там, на Васильевском острове, — здание Двенадцати коллегий. И в этом здании, в его длиннющем коридоре, осенью, кажется, 1951 года появился худенький темноглазый юноша, отдалённо похожий на Владимира Лозина-Лозинского. Правда, тогда никто во всём университетском здании не знал и не помнил ни про какого Лозинского. А юноша шёл лёгкой походкой по бесконечному коридору, вертел головой, с любопытством разглядывая шкафы с книгами, боковые двери и портреты знаменитых универсантов. Где-то в толпе, вечно снующей по этой дороге знаний, пробежала мимо него девушка лет девятнадцати, каштановолосая, стройненькая… Не знаю, обратил ли он на неё внимание. Он шёл, собственно, на занятие студенческого хора. Пришёл. А когда все собрались петь и хормейстер, всему университету и миру известный Гриша Сандлер, уже взмахнул рукой, отворилась белая дверь, и в зал вбежала девушка — та самая. Её задержали по каким-то делам в деканате, и она чуть не опоздала…
Это я фантазирую. Не знаю, где и в какие часы занимался Сандлер со своим хором. И деканат филфака находился, конечно, не в здании Двенадцати коллегий. Однако факт, что моя мама и мой отец познакомились в студенческом хоре Сандлера. И было это давным-давно, а впрочем, совсем недавно: примерно семьдесят лет назад.
Да. Мой отец, неведомо как выжив без родных и близких в разрушенной, взорванной, изничтоженной Варшаве, пройдя распределитель для беспризорников и детский дом, попав в приёмную семью, окончив потом школу, был направлен учиться за государственный счёт в Ленинградский университет. Вообще-то, по маминым рассказам, он мечтал стать ксёндзом, но коммунистическое государство не нуждалось в ксёндзах, а нуждалось в преподавателях марксистской философии. И моего отца направили в Ленинград на философский факультет.
Спасибо коммунистической власти. Если бы мой отец осуществил мечту и стал священником, то меня не было бы на свете. Католическим попам не положено жениться, да и направления в Ленинград не было бы.
Из крушения мечты возникла новая жизнь.
