Так они и жили душа в душу, пока кот не умер.
И любопытно, что Урсик покинул свою Верочку как раз перед тем, как к ней в гости впервые пришёл молодой человек, иностранный студент, поляк по имени Анджей. Мой отец.
Лет семь-восемь назад я забрёл в университет, в — как его теперь? — СПбГУ. В здание Двенадцати коллегий. Когда-то я там частенько бывал, читал книжки в университетской библиотеке, да и работал тут же рядом. Да. А моя бабушка, моя крёстная, мой дед, который умер в блокаду, да и моя мама — все они учились в университете и тоже наматывали вёрсты и километры по коридору этого старинного здания. Моя мама где-то тут познакомилась с моим отцом — в университетском хоре, в котором они пели, он и она.
В общем — здание с прошлым. Кто только не бывал и не хаживал: от Пушкина до Ленина и от Гоголя до Блока.
Да, так вот, я забрёл в Двенадцать коллегий, в церковь, на крестины своей внучки. Там такая своеобразная церковь, совмещённая с музеем. До революции была церковь Петра и Павла, после революции её закрыли, а потом переделали в музей истории университета. А когда советское время кончилось, то обратно вернули Богу, но и музей оставили. Так что там во время богослужения, если станет скучно, можно разглядывать студенческие мундиры позапрошлого века или читать матрикул студента Александра Блока и выяснять, кем он был — двоечником или наоборот.
Там вот так, боком, стоят витрины со всякими экспонатами, а так, прямо — аналои с иконами. И вот на одном аналое возле алтаря я вижу икону современного письма. Изображён святой — тонколицый, крупноглазый. Написано: «Священномученик Владимир Лозина-Лозинский». Такая длинная надпись, такая необычная фамилия. Потом я узнал, что она на самом деле ещё длиннее: Любич-Ярмолович-Лозина-Лозинский. Но дело, конечно, не в фамилии. Дело в том, что в мою душу почему-то западает этот образ. Я и знать не знаю, кто он: судя по титулу и одежде, репрессированный советской властью священник. Но лик почему-то проникает куда-то в глубины сознания и запечатлевается там. И живёт в глубине, и не даёт покоя, как тот вопрос-камушек о внезапной смерти.
Он мне не даёт покоя уже лет десять, и, чтобы что-то с этим поделать, пришлось писать о нём в книжках и даже немножко в стихах[41]. И только недавно я осмыслил, почему (наверно) его образ обосновался в моём сознании: потому что он похож на моего отца. Вернее, мой отец на него. Не то чтобы сильно, но чем-то похож. Отца я знаю по фотографиям — отпечаткам света на бумаге. А отца Владимира — тоже по отпечатку, только не солнечного света, а божественного, нетварного. Икона святого — это фотография человека в божественном свете.
