Во всех людях, разных, непохожих, умных и сумасшедших, красивых и уродах, героях и мерзавцах, разноголосых, разно одарённых, разноглазых, разноликих — есть глубинное тождество. В этой глубине каждый равен каждому и каждый равен всем. Человек тождествен человечеству.
В чём является это тождество?
В смерти.
Только в смерти мы все поистине равны, все мы можем и действуем одинаково. В смерти мы все объединяемся. Моя мать умерла, и теперь, чтобы найти её, восстановить с ней когда-то бывшее, по мере рождения и жизни распадавшееся и распавшееся единство — я должен умереть. Стать как она.
Стать как бабушка и дедушка, как предки, как те, кого любил. И им, возлюбленным, чтобы стать окончательно со мной, стать мной — нужно умереть.
Смерть каждого есть миг соединения со всеобщей смертью, и гибель всего мира состоит из смертей всех.
Потому-то всё дозволено человеку, кроме попытки установления срока своей, чужой и всеобщей смерти. Окончательное воссоединение всего и всех — мгновение совершения — завершения — совершенства. Тогда весь замысел Бога о мире станет явлен — и время кончится. Кончится жизнь в теперешнем, временном, доступном нам смысле. Любое относительное, частичное, несовершенное знание об этом совершенном итоге есть ложь, унижающая его.
Ложь номер один, запущенная в душу человеческую отцом лжи, — предположение о возможности управлять будущим, своим и других. Именно поэтому преступление номер один — самоубийство, а второе, равное ему, — убийство. И все остальные деяния человеческие преступны лишь в той степени, в которой они заключают в себе стремление взять в свои руки власть над жизнью и сме…»
На этом рукопись обрывается.
Да уж, действительно: человек не может точно предсказать, что будет делать сегодня вечером.
Профессор Позднеев и Аркадий Пилат наверняка строили планы на тот самый вечер и на следующее утро… А ночью их увезли на «чёрных воронах». Возможно, и ужин их остался недоеденным, не говоря уже о видах на завтрак.
Александр Грин, пропивая хорошие сатириконовские гонорары в трактирах весенне-революционного Петрограда, не мог предположить, что через год едва не умрёт от голода. Но не умрёт, а, выйдя, как Лазарь, из пустой и нетопленной комнатёнки Дома искусств, вынесет миру пачку исписанных листков под заглавием «Алые паруса» — про чудо осуществления Несбывшегося.
Кстати, Грин приятельствовал с властелином журнала «Новый Сатирикон» Аверченко (тоже Аркадием, как и Пилат), а Аверченко жил как раз в доме Толстого (молодец — вовремя свалил в эмиграцию, а то быть бы ему сорок первым здешним расстрелянным). И, я полагаю, они вдвоём забредали сюда, в квартиру двести три, после распития в ресторане Альберта специального «аверченковского чая». Тогда был сухой закон и коньяк и настойки подавали в чайниках, только надо было убедительно подмигнуть официанту.
