«Завтра я проснусь исцеленной». Именно это я и обещаю себе, запихивая пьяницу на переднее сидение «фиата». Именно это я твержу себе всю дорогу до дома и даже дольше: таща парня по темному холлу и взбираясь по лестнице, сваливая его на кровать и стаскивая с негодяя ботинки.
— А поцелуй на ночь? — произносит он в какой-то момент. — Юлиан хочет ласки…
— Попугая я бы приласкала с большим удовольствием, нежели тебя, — отзываюсь уже от дверей. Но от снова клянчит:
— Не уходи… пожалуйста… Эмили. Полежи со мной… хотя бы чуть-чуть.
У меня нет никакого желания делать это: мы, «похотливый сучки», тоже можем страдать, подобно остальным смертным. А я страдаю…Слова Юлиана так и жгут раскаленным железом.
— Просто полежи, — повторяет он, и я скидываю балетки и укладываюсь позади него. Просто полежу и подумаю… Просто решу, как мне быть дальше.
Я просыпаюсь с тяжелой, пульсирующей болью головой, и это слегка подзабытое чувство телесного дискомфорта заставляет скривиться от омерзения к самому себе. Что странно: омерзителен я себе не только от учиненной давеча попойки, но и отчего-то еще… Не столь явного, но занозой засевшего прямо в сердце.
Что же я такого натворил?
Начинаю прокручивать в голове события вчерашнего дня: с момента несостоявшегося прощания с Катастрофой в Мюнхене и до момента укладывания меня в постель… Что-то произошло в этом промежутке — что-то нехорошее.
Неужели я наговорил ей гадостей?
Показал Юлиана Рупперта во всей своей красе.
Повел себя по-свински…
Не скажу, чтобы прежде меня это особенно волновало, но сейчас как-то… стыдно, что ли. Может быть, впервые в жизни по-настоящему стыдно! И я утыкаюсь лицом в подушку.
Она, кстати, приятно пахнет, и я вдруг понимаю, что это цветочный шампунь Эмили. Значит, она лежала рядом…
Черт возьми, я должен ее видеть! Соскакиваю с постели, и тут же слышу аккуратный стук в дверь.
Эмили. Неужели она?! Распахиваю створку рывком и вижу… своего отчима.
Адриан? Ему-то что здесь надо?
— Доброе утро, сын. — От его бодрого, полного сил голоса мне по обыкновению хочется скривиться, особенно, когда слышу его на хмельную голову.
— Доброе, — нехотя отзываюсь я. И спрашиваю, как бы желая поскорее отделаться от него:
— В чем дело? Чего ты хотел в такую рань?
Сам понимаю, что веду себя как грубиян (наверное, Эмили осудила бы меня за это, но привычка, как известно, — вторая натура) и не в моем положении вести себя таким образом, однако Адриан никак на грубость не реагирует, только слегка сдвигает рукав своего пиджака и глядит на циферблат дорогих часов.
