Он произносит жестокие слова, ранящие до крови, такие, от которых хочется надавать пощечин и убежать прочь, как он и гонит. Только мне не десять лет, и я знаю, что только глубоко несчастный человек станет ранить другого столь же сильно, как больно ему самому. Довольные жизнью люди не причиняют боли другим…
Стискиваю зубы, чтобы не разреветься… от обиды, которая, несмотря на все, жжется в глубине сердца, от, возможно, беспочвенной надежды, которой я позволила расцвести буйным цветом. От самой мысли, что я могла быть такой дурой, чтобы снова впустить в свою душу недостойного человека…
— Можешь этим себя и успокаивать, — продавливаю сквозь стиснутое спазмами горло. — Если думать так тебе спокойнее… Только знай: если я уйду одна — больше ты нас с Ангеликой не увидишь. Я заберу ребенка и уйду из твоего дома… Навсегда.
Потом разворачиваюсь и, маневрируя между столиками и пьяными выпивохами, иду к выходу. Слезы, в конце концов, брызжут из моих глаз, и я смахиваю их ладонью…
Значит, вот кем он меня считает: похотливой сучкой, готовой выскочить из трусиков перед первым же кобелем.
Прижимаюсь горячим лбом к холодному металлу автомобиля и закусываю губу, чтобы не разреветься в голос…
Дура! Дура! Дура! Какая же я дура…
— Кат…та…строфа, — окликают меня заплетающимся языком.
Утираю слезы рукавом и оборачиваюсь: Юлиан идет в мою сторону, ковыляя на заплетающихся ногах.
— Ты что, плакала? — спрашивает он, и я отзываюсь.
— С чего бы вдруг, я бесконечно, совершенно счастлива.
Мой голос абсолютно не вяжется с произнесенными словами, однако Юлиан принимает их за чистую монету (или делает вид, что принимает) и говорит:
— Ты распугала всех моих девочек. Ни одна из них больше не хочет меня!
— О, уверена, что это не так, — ерничаю я, но Юлиан возражает:
— Именно так и есть.
Потом тянет на себя дверцу автомобиля в тщетной попытке ее открыть. Она не разблокирована, и у него ничего не выходит… Наблюдаю за ним с тяжелым сердцем, и только минутой позже нажимаю на кнопку разблокировки. Не ожидавший такого подвоха Юлиан снова тянет за дверную ручку и валится на землю, когда так распахивается от минимального усилия.
Он выглядит сущим ничтожеством… В этот момент я и должна была бы выбросить его из головы.
— Ты жалок, — произношу равнодушно, просто констатируя факт. — Ты, действительно, такой, как мне о тебе говорили. Жалкий, ничтожный эгоист и бесчувственная скотина.
— Кат…та…строфа, — зовет меня он, пытаясь заползти в салон автомобиля. — Я не скотина… Что ты там бубнишь себе под нос?
